Чингиз Абдуллаев - Проступок сыщика

– Нет. Я был хорошистом. Отличные отметки имел по математике, физике, геометрии. А по истории и обществоведению четверки. Никогда не любил отвлеченную болтовню.

– В годы войны был такой командующий третьей танковой армией генерал Рыбалко, а в сорок пятом он стал маршалом бронетанковых войск, – вспомнил Дронго, – странно, что вы не слышали такой запоминающейся фамилии.

– Я вообще не люблю эти военные истории, – признался Каплан, – все эти ужасы Второй мировой войны и их героев, половина из которых была либо фанатиками, либо безумцами. Столько намешано всякого вранья. Я человек более конкретный, практичный. Финансы, статистика, цифры – это мое. А рассуждения, легенды, байки, выдумки – от всего этого я далек.

– От войны тоже? – спросил Дронго. – Но этого просто не может быть. Во время войны представители вашего народа четко понимали, за какие интересы нужно воевать.

– У меня дед погиб на Курской дуге, – сообщил Лазарь Маркович, – а другой дед умер на военном заводе от истощения. И еще человек восемь в нашей семье погибли в разных лагерях. Насчет интересов вы правильно сказали. Только сейчас другое время. Я очень уважаю своих погибших дедушек и преклоняюсь перед их подвигом, но вы же прекрасно знаете, сколько вранья и легенд ходило вокруг нашей победы во Второй мировой войне. Сейчас понятно, что Сталин был такой же тиран, как и Гитлер. Почитайте хотя бы Гроссмана. Между прочим, я его прочел. Тождество режимов. Недавно была хорошая передача по телевидению. Там еще здорово выступал режиссер Марк Розовский. Он тоже говорил о чудовищном сталинском режиме. Разве можно верить советской пропаганде, в которой столько лжи и подтасовок фактов?

– Поразительно, – сказал Дронго, – никогда в жизни не мог даже предположить, что мне придется доказывать представителю еврейского народа абсолютную глупость таких суждений. И ошибочность позиции не только Розовского, но и прекрасного писателя Гроссмана.

– Вы хотите поспорить и с Гроссманом? – улыбнулся Каплан.

– Обязательно поспорю. Между прочим, два брата моего отца погибли на той страшной войне. И я сам знаю, что такое война. Только я говорю не о той, которая была задолго до моего рождения, а о других, локальных, небольших. Но я отвлекся. Хочу объяснить, почему я не согласен ни с вами, ни с Гроссманом, ни с Розовским. Дело в том, что этот чудовищный и позорный тезис о тождестве двух режимов постепенно внедряется в сознание людей, которые часто даже не понимают, о чем именно идет речь. Великий роман Гроссмана рассказал правду о том, что было в сталинские времена в стране. И я не готов оправдывать их ни при каких обстоятельствах. Это реалии истории. Но я абсолютно убежден, что умный человек и фронтовик Гроссман прекрасно понимал разницу между режимами Гитлера и Сталина. А вот режисер Розовский их понимать не хочет. Для него они абсолютно равны и чудовищно преступны. Только есть один нюанс, который никто не хочет учитывать. Если бы победил Гитлер, не было бы ни романа Гроссмана, ни режиссера Розовского, ни финансиста Каплана. Понимаете? Ни в коем случае не оправдывая Сталина, я хочу сказать, что нельзя сравнивать два режима. Хотя бы из уважения к вашему народу, который тогда четко сделал свой выбор. Я не слышал, чтобы евреи дрались на стороне Гитлера или защищали его режим. А сейчас, сравнивая Сталина и Гитлера, мы невольно подменяем понятия. И это очень опасно, Лазарь Маркович. Этим мы еще и оскорбляем память ваших погибших дедушек. Они тогда сделали свой выбор. И память миллионов людей, которые дрались на стороне справедливости. Можете считать меня апологетом Сталина, но тогда справедливость и добро были на стороне Сталина, а за зло сражались отряды Гитлера. На войне иногда нужно отбросить в сторону все интеллигентские рассуждения, взять оружие и определить, на чьей стороне сражаться. Убивать других, чтобы победить зло. Поэтому я готов спорить с любым, кто посмеет сравнивать Советский Союз и Германию во время Второй мировой войны. Это не только противоречит истории, это извращает сами понятия добра и зла. И оскорбляет миллионы погибших во время войны людей, которые четко понимали, на чьей стороне нужно сражаться. При Сталине был антисемитизм и печально известное «дело врачей», среди которых почти все были евреи, и было убийство Михоэлса. Я все это знаю и помню. Но шесть миллионов евреев замучили в концлагерях фашисты. И только за то, что они были евреями. А в Советском Союзе не убивали человека только за принадлежность к вашей нации.

Лазарь Маркович поднял обе руки.

– Сдаюсь, – шутливо произнес он, – не буду с вами спорить. И даже готов выдать премию Полине Прокофьевне в память ее героического родственника.

– Сначала мы пройдем к ней, чтобы переговорить, – предложил Дронго, – и еще я хотел спросить у вас, что вы думаете насчет двух ваших сотрудников. О погибшем Чалмаеве вы немного сказали. И еще о Рыжанкове, который заменяет погибшего начальника службы безопасности.

– Чалмаев был опытным человеком, – сказал, немного подумав, Каплан, – несколько зашоренным, какими обычно бывают проработавшие много лет на одном месте сотрудники правоохранительных органов, но волевым. Неплохим организатором. Хотя был мрачным, с людьми сходился не очень хорошо. Склонен к авторитарному правлению, как любой старший офицер. Рыжанков в этом плане еще хуже. Вообще не любит разговаривать и поэтому предпочитает молчать и слушать. Получил серьезное ранение, и это на нем сильно сказывается. Я думаю, что мы вообще напрасно его держим. У него инвалидность второй группы, и ему не следует работать, тем более на такой ответственной должности. И я думаю, что его скоро заменят.

– Ясно, – кивнул Дронго, – спасибо за беседу, Лазарь Маркович.

– Вам тоже спасибо. За политинформацию, – иронично произнес Каплан, протягивая ему руку, – идемте, я провожу вас в приемную директора. Она находится в конце коридора.

Втроем они прошли по коридору. Дронго обратил внимание на камеры, установленные в коридоре. Лазарь Маркович заметил его взгляд.

– Когда их установили? – поинтересовался Дронго.

– Еще два года назад, – пояснил Каплан. – Чалмаев настаивал на том, чтобы везде были установлены камеры круглосуточного наблюдения. На девятом этаже есть две комнаты для операторов службы безопасности. Они сейчас тоже нас видят.

В просторной светлой приемной за столом у дверей сидела пожилая женщина лет шестидесяти. У нее были каштановые волосы, очевидно, она их красила, вытянутое полноватое лицо, большие карие глаза, узкий нос. При появлении гостей она поднялась, сняла очки. В другом конце приемной сидел еще один молодой человек. Ему было не больше тридцати.