Рита Тальвердиева - Близнец для президента. Роман с музыкой

Худощавый расслабленно улыбнулся.

– В общем, браток, дуй в творческий отпуск, – опустил его на землю коренастый. – На Кавказские Минеральные Воды. В славный городок Семигорск. Если что – обойдешься с Волком без церемоний. Но это в крайнем случае. Крайнем! Твоя цель – его выкормыш… За недельку, думаю, управишься, – подмигнул он. – По возвращении – доложишь. Лично, – поднял тяжелые веки коренастый. – Удачи!

Евгений

Семигорск, март 2008 г.

Верка глупо хихикнула. Как обычно при нежданной встрече. После развода мы виделись лишь случайно, напарываясь друг на друга как слепые шары на бильярдном поле. И – оторопев – разбегались. Каждый – в свою лузу.

Но сейчас я не спешил ретироваться: о состоянии ее брата-близнеца я знал лишь опосредственно. А ведь коллега, как никак. Да еще и родственник, хоть и бывший.

Про то дело – о наезде на известного репортера («молниеносный таран», «с выключенными фарами на пешеходной части бульвара») не слышал только глухой. Леху спасло чудо – он успел бросить свое тело за каменный угол портала. Но правую ногу все же смело. Врачи, говорят, чинить упарились. А виновный, преступник то есть, бесследно скрылся. Лишь случайный ночной прохожий успел заметить темную тушу «мерина» и своевременно вызвать «скорую». Алексея спасли.

– Для Лехи? – кивнул я на разверстую сумку на длинных ручках, откуда торчала связка бананов и хвост ананаса.

Она вновь скомкала смешок и кивнула.

– Как он?

– Получше. Вчера уговорил врачей отпустить. Что дома в гипсе лежать, что в больнице. Но дома ж лучше?.. – от незабудок в глазах защемило в груди.

– Леха у тебя? Или…

– Без «или», – напряглась она. – Что ему делать в пустой квартире?

Я машинально кивнул. Но взгляд просочился сочувствием. Я все же любил ее… По-своему, конечно. Как несбыточное желание… Как сияющую радугой планку надежд, рухнувшую от тяжелой поступи Рока. Теперь все кончено – знаем оба. Но где-то в душе порой прозванивает: а вдруг? а вдруг?! Вопреки?..

– А Катя? – невпопад выпалил я: сплетни разносятся быстро.

– А что Катя?! – вдруг ощерилась Верка, и я сразу узнал ее – ту, издерганную, «предразводного периода»… – Стерва она, эта Катька. Тут же на курсы какие-то там намылилась – повышать ква-ли-фи-ка-а-цию, – кривя рот, выплеснула Верка. – Из столицы звонит. Раз в неделю. А Лешка… Подушку зубами рвет. Дурак! – уже рявкнула она, поддав коленом свою набитую сумку.

Сумка завертелась, скрутив в петлю длинные ручки. А Верка завелась уже основательно, футболя коленом ни в чем не повинную поклажу.

– А журналюги?! Кол-леги, блин!.. – незабудки проросли колючкой, бирюза переплавилась в агат, взгляд опалил лицо.

Я отшатнулся. Невольно. И вылупился: да тут в каждом зрачке по лазеру… Ау! Стивен Кинг, не зевай!

А Верка, жуя губы, все продолжала пинать сумку:

– Попрыгали кол-леги с недельку, покричали – каждый со своего рупора и с концами. Жив, дескать, и ладно… А то, что Лешке еще с месяц бревном по кровати ерзать!..

Она вдруг осеклась и вздернула взглядом мою ошалелость: сухие глаза уже били током.

– А если… Если Лешку добьют? Те… Кто устроил таран, – тихий механический голос сошел на нет. Заряд кончился. Верка застыла.

Я шагнул к ней.

Она мертво развернулась и зашагала прочь. Сумка, раскручиваясь, била ее по ногам.

– Я завтра зайду, – крикнул я вслед. – Скажи Алексею! Зайду…

Она не обернулась, не замедлила шаг. Лишь вздрогнули опущенные плечи. Если б не знал, что это Верка, – со спины ни за что б не узнал… Вместо родной летящей походки – шарнирная поступь тряпичной куклы. Вместо роскошной золотой гривы – торчащий пук вороньего хвоста.

Характер у Верки, конечно, не сахар. Скверный – война полутонам и бой сомнениям. Либо – правда, либо – ложь. Или черное, или белое. Все или ничего…

Вот и получила по полной: черную пустоту и белую ложь. И все – на девятом месяце: мы ждали Алю.

А началось с моей оговорки. Прицепилась. Ну, ошибся! Ну, зашел сдуру налево: узнала, уличила, ополчилась. Все молча, под град слез, под метание молний, под тревожный звон посуды.

Буря ожидалась, как я понял, после родов. Угадал. Но все равно опешил. А моя челюсть где-то с минуту нуждалась в подпорке – я ничего не замечал, оглушенный…

Спустя неделю после торжественной встречи из роддома, Верка швырнула мне розовый бланк с голубыми разводами: метрика. На дочу. С диким, нелепым, изощренным именем – Правда . Назло мне… На мой рык она закатила истерику: прорвало, что называется. Пришлось даже «скорую» вызвать. Врач обозвал это послеродовой горячкой. И прописал нежность. Я – внял. И стал кликать дочурку по-своему: Адей.

Но приступ заколотил ее вновь. Аде исполнился годик.

Ник, разбитной пацан с отдела рекламы, разродился в честь крохи дурацким тостом:

– За Веру, за Правду! – поочередно ткнул он бокалом в их сторону и пропел, – и за царя-батюшку! Последний «тык» предназначался мне.

Верка словно взбесилась: балаган, дескать, устроили. Что было там у нее в бокале – в лицо Нику плеснула. И, схватив Адю, выбежала. Хлопнула дверь. Веселье скукожилось. Кто-то брякнул: сердючка! Прилипло. Без прямых аналогий с артистом Данилко. Просто Верка-сердючка. Хотя – бешеная – на тот момент звучало б точней…

Наша Адя не прожила и двух лет. Это был конец. Всему.

Мы с Веркой разбежались. Стремительно. Почти без слов. Будто кто-то там, наверху, громыхнул стартовым пистолетом.

Я вскоре взял отпуск и выпал из жизни на две недели. Из запоя, смрадного и тягучего меня вытащил Арсений. Этот вечный жених из «Кавминводских вестей».

Бравурный марш вернул меня в день сегодняшний. На дисплее мобильника обозначилось: «Арсений». Я обомлел. Телепатия?!. И тут же нажал кнопку:

– Сеня? – зачем-то переспросил я…

Через минуту мы попрощались. До завтра. Обговорили время встречи – у Алексея.

О том, что Леха уже дома, Сеня, разумеется, узнал от меня и жутко обрадовался. Как обычно распределили, кто из нас что притащит. Сенька грозился скупить полрынка, благо живет рядом. Я пообещал захватить каких-то конфет, торт и юбилейную бутылку «Прасковейского».

На том и порешили.

Но еще долго от нежданного телепатического взбрыка тянуло чем-то странным. То ли знак мне какой подавала судьба, то ли примету подкидывала. Не знаю. Но в учащенный пульс вдруг срезонировало предчувствие. Отчего-то недоброе и смурное.