Питер Мэй - Скала

Первый удар пришелся по левым руке и плечу и оказался таким тяжелым, как будто на меня обрушился молот. Боль была острой, и я наконец закричал. Но именно этот удар спас мне жизнь. Было еще несколько скользящих ударов, а потом все во мне замерло. Мне показалось, что у меня раскололся череп, но я мгновенно лишился сознания и не почувствовал боли.

Первое, что я помню — крики. Но я не понимал, кто и что кричит, потому что возвращение в сознание принесло нестерпимую боль. Говорят, что нельзя ощущать боль в двух местах одновременно. Но мое плечо, казалось, кто-то раздирает на части, рвет кожу, мышцы, сухожилия — до самой кости. И в то же время мою голову кто-то словно зажал в тиски и теперь затягивал их. Наверняка у меня болело еще что-то, но это я понял гораздо позже. Тогда же все мои чувства сосредоточились на двух центрах боли. Я не мог пошевелиться и даже смутно подумал, что сломал позвоночник. Я заставил себя открыть глаза и понял, что смотрю прямо на море. Оно было футах в ста пятидесяти подо мной, и волны преданно лизали подножия скал. Море ждало меня, звало в свои объятия, а коварный скальный уступ не давал ему затянуть меня в темные глубины.

С огромным усилием я откатился от обрыва и лег на спину. Я согнул ногу в колене и даже испытал некоторое облегчение, когда понял, что позвоночник цел. Уступ, на котором я лежал, был всего два фута в ширину. Он каким-то чудом задержал мое падение, как будто прижал меня к груди утеса. На руках я увидел кровь и испугался, но сразу вспомнил, что это кровь гуг, которых я забивал перед тем, как упасть. Растрепанный конец зеленого каната качался прямо у меня над головой. Футах в пятидесяти над ним я видел головы охотников — они наклонялись в бездну, пытаясь высмотреть меня. Даже находясь в полусознательном состоянии, я понимал, что спуститься они не могут. Склон был отвесный, гладкий и скользкий от помета. Чтобы добраться до меня, кому-то пришлось бы спуститься по веревке.

Они все еще кричали — вначале я думал, что мне. Я увидел, как Артэр наклоняется с обрыва, вид у него был бледный и потрясенный. Он тоже что-то кричал, но я не мог разобрать ни слова. А потом мне на лицо упала тень. Я повернул голову: на уступ рядом со мной влез мистер Макиннес. Он выглядел ужасно. Небритый, с желтым лицом и глубоко запавшими глазами, он был весь в поту и дрожал. Он ухватился за камни, встал на колени и прижался к скале, чтобы не упасть.

— Все будет хорошо, Фин, — сказал он тонким хриплым голосом, — мы тебя вытащим.

С этими словами он взялся за зеленый канат, обернул его несколько раз вокруг руки и перебрался по уступу к тому месту, где была моя голова. Отец Артэра прислонился к утесу и присел, глубоко дыша. Должно быть, он каким-то образом добрался до моего уступа снизу; я до сих пор не знаю, как он это сделал. Я почти чувствовал запах его страха. Странно: в тот момент, несмотря на боль, мне стало жаль его. Я поднял руку, он схватил ее и сжал.

— Ты сможешь сесть?

Я попытался ответить, но смог что-то произнести далеко не сразу.

— Вряд ли.

— Тебе нужно сесть, чтобы я смог обвязать тебя веревкой. Сам я не справлюсь, мне нужна твоя по мощь.

Я кивнул:

— Я постараюсь.

Одной рукой он все еще держался за веревку, а второй обхватил меня за поясницу и попытался приподнять. Руку и плечо пронзила нестерпимая боль, я закричал. Несколько минут я мог только прерывисто дышать и хвататься за мистера Макиннеса. Он бормотал какие-то слова ободрения, но их тут же уносил ветер. И все же они утешили меня и придали мне смелости. Здоровой рукой я сжал его руку и перевел свое непослушное тело в полусидячее положение, упираясь в камни той ногой, которую смог согнуть. Я снова закричал; но на этот раз я опирался о ноги отца Артэра, и он смог пропустить веревку у меня под руками, обернуть вокруг корпуса и завязать большим страховочным узлом у меня на груди.

Когда он закончил, мы присели, тяжело дыша и стараясь не глядеть вниз. Еще сильнее мы старались не думать о том, что будет, когда он отпустит меня, и я повисну над уступом. С этого момента моя жизнь будет зависеть от крепости его узла и силы охотников, которые решили меня вытащить. Наверное, в тот момент я приготовился к падению. Всего несколько секунд в воздухе — и скалы внизу подарят мне быструю смерть, избавят от боли.

— У тебя кровь, — сказал мистер Макиннес. Я тут же почувствовал, как теплая струйка течет по шее из раны на голове, где-то над ухом. Мой учитель достал платок и вытер кровь с моего лица.

— Прости меня, Фин, — сказал он. Я удивился. За что он извиняется? Он же не виноват, что я упал.

Отец Артэра поднял голову и закричал охотникам, что он готов, и три раза сильно дернул за канат. Они дернули в ответ и подобрали всю провисшую часть.

— Удачи, — сказал мистер Макиннес. Канат вздернул меня в воздух, и я снова закричал от боли. Мой спаситель отпустил меня, и я стал подниматься короткими, болезненными рывками, крутясь на ветру. Два раза я ударился о скалу, но восходящий поток воздуха отталкивал меня от нее. И все это время вокруг моей головы кружили олуши, яростно крича, желая мне упасть. «Умри, умри!» — казалось, вопили они. Когда меня подняли на уступ, с которого я упал, я был едва в сознании. Вокруг меня сгрудились обеспокоенные охотники.

— Я думал, ты погиб, сынок! — сказал Гигс.

И тут кто-то закричал — резко и громко. Я повернул голову: мистер Макиннес падал, раскинув руки, как будто решил, что умеет летать. Казалось, он падал целую вечность, но вот скалы внизу прервали его полет. Мгновение он лежал лицом вниз, все так же раскинув руки и согнув ногу в колене, чем-то напоминая изображение Христа на кресте. Потом его унесла огромная волна, и он исчез в бездонных зеленых глубинах. Белая пена у подножия скал стала розовой.

Воцарилась странная тишина, даже птицы почему-то вдруг замолкли. Только ветер все так же продолжал свистеть. И вот наконец над этим свистом поднялся полный боли крик Артэра.

Впереди поднимались горы Харрис. Они словно прокалывали низкие черные тучи, и в прорехах неожиданно появлялись голубые и белые лоскуты. Солнечный свет проливался из-за туч на блестящую воду озера, которое врезалось глубоко в холмы. На повороте, у холма, машина миновала старый заброшенный пастуший дом — сооружение древнее, как сам остров.

— А некоторые два часа в день стоят в пробках на М25, — сказал Джордж Ганн. — Глупо, правда?

Фин кивнул и подумал, что он как раз из этих дураков. Сколько часов жизни он потратил впустую, стоя в пробках в Эдинбурге?

Дорогу на Уиг окружал суровый и прекрасный пейзаж. Равных ему на земле нашлось бы немного. Впереди вставали горы — синие, пурпурные, темно-зеленые, окруженные облаками и туманом; их мрачная красота снова погружала Фина в глубокое уныние, с которым он сражался с самого утра. Вернувшись в Сторновэй, он долго стоял под горячим душем, пытаясь смыть воспоминания о вчерашнем вечере. Но они никуда не делись: из головы не шел Фионлах, который, как когда-то и сам Фин, не хотел плыть на Скерр. А как ужасно переменился его друг детства! Неисправимый озорник, Артэр когда-то был полон жизни. Теперь же он растолстел, ругался, пил; он не любил жену, его сын оказался чужим, да еще и мать-калека не давала покоя. А Маршели, бедная Маршели. Годы не пощадили ее, тяжелая и безрадостная жизнь состарила. Но все же тогда, на кухне, в глазах у нее плясали искры, она улыбалась, а потом нежно погладила его по лицу. И Фин смог увидеть в ней прежнюю Маршели, живую, умную и насмешливую.