Гунар Цирулис - Не верьте в аиста

— Нет, только приволок бутылку коньяка, лечит бабушкин насморк, а сам все пил за мое здоровье, подмигивал и советовал надеть его телогрейку.

— Ты, пожалуйста, ни о чем пока меня не спрашивай! Когда можно будет, сам расскажу… — Альберт вскочил с кровати и подошел вплотную к другу. — Сделай мне одно колоссальное одолжение: разыщи где-нибудь Ингриду!

— Это нам раз плюнуть. Мы договорились в одиннадцать встретиться на станции и вместе навестить нашего дорогого болящего.

Альберт поглядел на дверь, за которой слышно было, как мать гремит посудой.

— Лучше не надо. Она может всю ночь просидеть у моей кровати, так что мне нельзя будет выскочить из дома… Объясни все Инге и передай это письмо.

— Давно не играл в амурную почту, — Варис запрятал объемистый конверт в карман. — Передам вместе с горячими поцелуями и прочими свидетельствами вечной любви.

— Смотри, не перестарайся… Да! Дома скажи, что наше ночное плавание переносится на завтра. — Альберт посмотрел в окно. — Как обычно, ввиду штиля.

После ухода товарища Альберт еще раз передумал события этого вечера. Нет, ничего не упущено, Ингрида с Петером предупреждены. Варис будет помалкивать. Можно спокойно укладываться.

Но Петер был неспокоен. Прочитав письмо Альберта, он понял, что непосредственной опасности пока нет, но виды на будущее от этого к лучшему не изменились. Бледный засы́пался — в этом сомнений больше не было. Денежки плакали! Надо было срочно эвакуироваться еще и потому, что и двое других из компании начали бунтовать. Как все новички, они не смотрели на воровство, как на профессию, дающую хлеб насущный, а как на легкий способ кратчайшим путем достичь полного благополучия. Можно подумать, под ногами валяются миллионы, подбирай и спокойно живи на проценты… Петер знал, как быстро пролетают таким путем добытые деньги — тают, как мороженое на плите. Знал, как трудно заставить себя считать рубли, а подчас и копейки. Только надежда на счастливый улов позволяла жить, не думая о завтрашнем дне.

Из-за этого капризного сентябрьского солнца все трудней было «подрабатывать» на пляжах Юрмалы. Надо было срочно перебазироваться на Черноморское побережье. Но с пустыми карманами далеко не уедешь — нужны деньги на дорогу, на первую неделю жизни в Сочи, а там — экая несправедливость! — даже за койку без прописки придется платить двойную цену. И еще необходима сотня — заткнуть рот Альберту. Пока что малый молчит, — дрожит за свою шкуру, по стоит его чуточку поприжать, и он завалит всех, и даже Ингриду, которой уже начала надоедать роль сестры милосердия.

К бриллиантовой старухе они тоже не приблизились ни на сантиметр, да и не очень-то хотелось вламываться к соседке Кашиса. После происшествия с его тещей подполковник, пожалуй, мог бы истолковать это как диверсию, направленную против него лично. А тогда несдобровать… Наверно, и на этот раз придется самому таскать горячие угли из топки.

Дождавшись вечера и нарядившись в белый костюм, сшитый специально для похождений на юге, Петер отправился на Лиелупе, где кое-что приглядел.

Прием был стар как сама женская доверчивость и искусство лести соблазнителя, но иначе никакими силами было не выманить толстуху-буфетчицу на берег реки из кафе, которое служило для нее и местом ночлега. Сама-то она была готова хоть всю следующую неделю провести с обаятельным и остроумным кавалером, только сперва надо было сдать смену.

И вот, пользуясь этим последним вечером, Петер сидел на скамейке у реки с женщиной в белой тужурке и с отбеленными пергидролем волосами. Она даже в темноте выглядела на все тридцать пять. Не делали ее моложе ни ребячливое хихиканье, ни поддразнивающий тон.

Разлив по рюмкам остатки вина, она небрежно перекинула бутылку через плечо:

— А вы шалун… Я обычно не пью без закуски.

— Я вас научу. Как на западе, — выждав, когда она выпьет, сказал Петер и полез с поцелуями.

— Нет, нет! — кокетливо запротестовала она. — Разве что на брудершафт.

По традиции теперь полагалось трижды поцеловаться и друг друга выругать. Но первый же поцелуй затянулся настолько, что буфетчица успела забыть первоначальный безобидный повод.

— А знаешь, — сказала она кое-как отдышавшись, — вчера, когда ты зашел в павильон и сразу стал угощать трюфелями, я поняла, что у тебя на уме… Конечно, ничего плохого, дарлинг?

Проклиная судьбу, подсунувшую ему эту безмозглую курицу, Петер бросил короткий взгляд на часы, затем напустил на глаза масляную поволоку и замирающим от страсти голосом изрек:

— Разве в любви может быть что-то плохое?

На этот раз она сама подставила губы для поцелуя.

Петер любил целоваться с открытыми глазами. Сейчас же он их прикрыл, чтобы не видеть зеленовато мерцающий циферблат ручных часов на руке и секундную стрелку, ползущую так лениво, будто ее по ошибке насадили на ось минутной. Лучше уж тогда тянуть резину за болтовней.

— А ты знаешь, что на свете нет ни одного человека, у которого обе половины лица были бы одинаковы, — Петер знал, что многие женщины готовы часами выслушивать комплименты, пусть даже самые неуклюжие, и тем не менее избрал обходной путь к сердцу буфетчицы — по крайней мере было хоть не так скучно. — Вот, например, твой правый профиль — копия Бриджит Бардо.

— А левый? — поинтересовалась она, млея от удовольствия, и повернула голову.

— Напоминает мою покойную маму, — эта стрела тоже всегда попадала в цель, поскольку лишь подлец способен втоптать в грязь сыновние чувства. — А когда смотрю тебе в глаза, вижу женщину, которая может стать моей судьбой.

— За это стоит выпить! — воскликнула буфетчица и собралась встать.

— Никуда не ходи! — удержал ее Петер, но железная хватка плохо гармонировала с интонацией мольбы.

— Ничего, если у тебя нет с собой денег. — До сих пор никто еще из поклонников буфетчицы не отказывался от лишней стопки, и потому просьбу Петера она истолковала соответственно своему опыту. — Я сейчас сбегаю, возьму, — и она достала из кармана своей белой спецовки ключ от павильона.

— Не надо! Алкоголь притупляет чувства, — и Петеру вновь пришлось дать волю рукам. — Обойдемся…

В том-то и состояла вся хитрость, что ни под каким видом нельзя было ей позволить вернуться в павильон, к окну которого как раз в эту минуту прильнули две темные фигуры. В те редкие мгновения, когда месяц мелькал в просветах облаков, можно было заметить, что они не совсем неподвижны. Более того — было видно, как они тщательно намазывают большое стекло клейстером, заклеивают бумагой. Затем совершенно бесшумно выдавливают его, ставят на пол и прыгают в павильон, где сразу опускаются на четвереньки.

— Надо вывернуть пробки, — шепотом произнес один.