Виталий Гдадкий - Серебряная пуля

В общем, от большого нервного напряжения, пока отоваривался в супермаркете и шел к родному подъезду, я оказался весь в мыле, словно загнанная лошадь. И только когда за мной закрылась дверь парадного, я облегченно вздохнул и привалился к стене, чтобы унять волнение, потому что сердце колотилось в груди, как овечий хвост.

Немного отдохнув и успокоившись, я начал подниматься с тяжеленными пакетами по широкой лестнице, в который раз поминая недобрым словом строителей времен недоразвитого социализма. Ну что им стоило воткнуть в наш дом хоть какой-нибудь паршивенький лифт?! Лестницы и парадное сделали как в приснопамятном московском Доме на набережной, а о комфорте жильцов не позаботились. Наверное, так было сделано для того, чтобы партайгеноссе разного уровня не заплывали жирком. Пройтись за день по нашей лестнице несколько раз туда-сюда — хорошая зарядка. Только мне она почему-то была не в масть.

Добравшись до своей лестничной площадки, я поднял глаза… и едва не воскликнул, как Глеб Жеглов в известном фильме: «Ба, какие люди! Манька Облигация собственной персоной!» Сверху спускалась мадемуазель Анжела. Но что это? Она просто лучилась от светлой улыбки. Казалось, еще немного — и эта холодная скользкая рыба скажет: «Милый, как долго я тебя ждала! Где ты задержался? Обними меня, мой козлик».

Но Анжела сказала нечто иное — пропела, словно мифическая сирена, которая хотела извести Одиссея:

— Здравствуйте, Алексей Михайлович! У меня есть к вам дело.

Она подошла ко мне почти вплотную, и я уловил аромат дорогих французских духов, сквозь который пробивался тяжелый дух борделя. Так обычно пахнут уличные шалавы. Этот дух неизбывный; он настолько пропитывает женщин легкого поведения, что хрен от него отмоешься. Это смесь запахов различных масок, крема, пудры, сладковатых «восточных» духов, сигарет, несвежей постели и пота множества мужчин.

— Я весь внимание… — Моя улыбка была не совсем искренней, но что поделаешь, эта подруга была мне неприятна.

— Понимаете… — Она с заговорщицким видом наклонилась ко мне, будто собиралась поведать какую-то тайну.

Тут все и случилось. Я вдруг ощутил страшный удар где-то в районе живота, который буквально скрутил меня в узел. Не удержавшись на ногах, я упал и задергался, словно эпилептик. Господи, что со мной?!

Все еще будучи в сознании, я увидел, как эта дрянь Анжела, победоносно ухмыляясь, склонилась надо мной, держа в руках какую-то штуковину. Это был контактный электрошокер! Притом импортный и очень мощный — полицейского типа. Я хотел крикнуть, но лишь прошептал:

— Убью, тварь…

— Ага… завтра, — нахально ответила девица и снова осклабилась. — Если останешься в живых. А это тебе для того, чтобы ты не хамил женщинам.

С этими словами она воткнула шокер мне под ребра, раздался треск электрического разряда, и я провалился в темноту…

Мое пробуждение было кошмарным. Все тело болело, словно меня пропустили через дробилку, руки и ноги повиновались с трудом, и вдобавок ко всему откуда-то сверху лилась вода. Откуда именно, я понять не мог, потому что меня окружала темень.

Я зашевелился и попытался сесть. Меня поддержали чьи-то невидимые руки, и знакомый голос произнес:

— Фух! Слава богу, ты ожил!

— Пеха?! Где мы?

— В подвале.

— А где находится подвал?

— Хрен его знает. Меня взяли тепленьким, прямо из постели. Правда, одеться разрешили. Связали руки, надели на голову черный колпак, потом куда-то долго везли, наконец бросили в эту яму… И никаких объяснений. А чтобы я не базлал, заклеили рот скотчем.

— Откуда здесь вода? — Я пощупал голову, волосы были мокрыми.

— Вода была в чайнике. Нам оставили ее для питья. Это я приводил тебя в чувство. Думал, что тебе кранты. Ты был совсем дохлым, почти не дышал. Вот суки!.. — А дальше последовала тирада, в которой большая часть выражений была из словаря ненормативной лексики.

— Я догадываюсь, у кого мы в «гостях»…

— И до меня уже дошло… Как думаешь, нас замочат?

— А ты в этом сомневаешься?

— Разве я похож на дебила?

— Нет.

— То-то. Конечно грохнут. Вот блин! — Пеха снова выматерился. — Полмира прошел в военной амуниции, сколько раз по мне стреляли из всех видов оружия, в болоте тонул, от лихорадки загибался, змеи кусали, а я все равно остался жив. И надо же — дома придется сдохнуть, в этом грязном подвале, от рук какого-нибудь отморозка, который никогда не едал солдатской каши и не нюхал пороха. Обидно, понимаешь. Лучше б на войне убили. Хоть похоронили бы с воинскими почестями. Может, и орден дали бы. Посмертно. А то зароют, как падаль, где-нибудь в овраге…

— Не хорони нас раньше времени. Лично мне умирать почему-то неохота. Да и рановато вроде.

— Ну да, а я, конечно, просто рвусь в могилу…

— Тогда не ной. Что-нибудь придумаем. Если сразу не замочили, значит, у них есть на нас какие-то виды. Посмотрим.

— Ты всегда был оптимистом… — пробурчал Пеха и зашуршал соломой, устраиваясь поудобнее.

— Оптимист — это хорошо информированный пессимист.

— Хочешь сказать, что обладаешь какой-то ценной для них информацией?

Я мысленно рассмеялся, представив, как сейчас навострили уши те, кто сидят на прослушке. А в том, что подвал наши похитители никак не могли оставить без «жучков», я был почти уверен. Что ж, поиграем, господа хорошие…

— Именно так, дружище. А иначе зачем бы им устраивать на меня охоту? И за эту информацию я попробую выторговать себе и тебе жизнь. Это главное. Все остальное дерьмо и щепки.

— Но, получив нужное, они могут преспокойно отправить нас в преисподнюю.

— Мне кажется, им не нужны лишние трупы, — ответил я с излишней уверенностью, играя роль недалекого лоха. — Тем более что у меня нет намерений воспользоваться той штуковиной, которая нужна нашим тюремщикам. Мало того, я вообще не имею понятия, как ею пользоваться.

Последнюю фразу я сказал громко и отчетливо. Пусть слушают. И услышат. Это был наш с Пехой шанс. Возможно, единственный верный шанс, если я правильно истолковал ситуацию. Живых свидетелей Воловик (а мы точно были в его застенке) старается не оставлять.

— А что это? — доверительным шепотом спросил Пеха.

На какой-то миг меня переклинило. Неужели Пеха — подсадная утка?! Зачем ему знать то, что не положено? Ведь он далеко не мальчик, дабы понять, что информация, которой я обладаю, смертельно опасна. Лишние знания обременяют человека, особенно постороннего и тем более в данном конкретном случае. Уж мне ли не знать это…

— Узнаешь, — ответил я коротко. — В свое время.

Пеха умолк и обиженно засопел. Чудак человек…

Я, можно сказать, от края могилы его оттаскиваю, а он этого не хочет понять. Даже если Пеху используют, все равно ему не нужно знать про амулет. Как бы там ни было, но я по-прежнему испытывал к нему самые добрые чувства, потому что не забыл, сколько раз Пеха прикрывал мою спину в бою. Бывают в жизни разные обстоятельства, когда человек вынужден поступать против своей воли и даже совести. Увы, человек несовершенен и грешен. Как это говорится в Священном Писании: не судите сами и не судимы будете…