Андрей Шляхов - Криминальные будни психиатра

— А за какую команду болеете?

— За ту, что выигрывает! — хохотнул Половецкий и тут же посерьезнел. — А вам, наверное, интересно знать, кто у нас здесь народ мочит?

— Конечно, интересно, — оживился Савелий. — А что, у вас есть какие-то предположения?

— Есть, — кивнул Половецкий. — У меня есть не предположения, а самые что ни на есть подозрения. Это кто-то из баб с ума сходит. Все почему-то думают, что мужик. А бабы в состоянии эффекта посильнее любого мужика. Когда к моей теще «белка» пришла, ее три мужика еле скрутили, а мужики были подготовленные, психбригада приезжала.

«Ты не учитываешь одно маленькое обстоятельство, — подумал Савелий, глядя в водянисто-голубые глаза собеседника. — В состоянии аффекта так ловко действовать невозможно, потому что аффект — это сужение сознания и снижение самоконтроля. Убить четырежды в состоянии аффекта и не попасться просто невозможно…»

Уборщик Алексей Васильевич Ханюкевич, убежденный коммунист, отсидевший за умышленное причинение тяжкого вреда чьему-то здоровью, удивил первой же фразой.

— Я прекрасно понимаю, кто вы, — сказал он, — спрашивайте, расскажу все, что знаю. Только я ничего не знаю, знал бы — давно рассказал. Я такого живодерства принципиально не одобряю.

— Я не совсем вас понял… — начал было Савелий, но развить свою мысль не смог.

— Да бросьте вы, — скривился Ханюкевич. — Что я — слепой? У вас же звание на лбу написано, гражданин начальник. Капитан, я угадал?

— Вообще-то я лейтенант…

— Лейтенант? — удивился Ханюкевич. — Надо же, а выглядите солидно… Вы не волнуйтесь, я никому ничего не скажу. Я вообще не любитель языком болтать.

И замолчал в ожидании вопросов.

Разубеждать Ханюкевича было бессмысленно — не поверит. Пришлось срочно входить в новую роль, что называется — на бегу.

— Вопрос один, Алексей Васильевич, не замечали ли вы каких-то странностей? Чего-то такого, что позволило бы заподозрить…

— Не замечал! — Ханюкевич помотал головой. — Но после того, как убили директора, кое-какие мысли начали приходить… Только не под протокол, а то…

— Ну, вы же видите, что мы просто разговариваем, — улыбнулся Савелий. — Никаких протоколов.

— Смотрите, вы обещали, — нахмурился Ханюкевич. — Не хочется лишнего беспокойства. И если что, то попрошу на меня не ссылаться.

— Хорошо, договорились.

Ханюкевич поерзал на стуле, почесал лысое темя, вздохнул и решился:

— Присмотритесь к главному инженеру Мурадяну, он того стоит. Нинка из отдела кадров с ним когда-то любовь крутила, я свечку не держал, но так люди болтают. Сынок Высоцкого его один раз открытым текстом послал, когда Мурадян ему замечание сделал за курение в неположенном месте. Кавказцы очень этого не любят. Шарабчиев из-за денег с ним ругался, про какие-то махинации упоминал, ну а уж с покойным директором у Мурадяна стычки были по семь раз на дню. Так-то, по отдельности, оно вроде бы и ничего не значит, но если сложить вместе… Улавливаете?..

Кладовщик Яворский, про которого Виталик написал «конкретно подвинут на вопросе смерти и загробной жизни», оказался интеллектуалом с незаконченным высшим образованием — четыре курса философского факультета МГУ.

— Сам ушел, в начале девяностых не до образования было. Все вокруг деньги делали, капиталы наживали… Открыли мы с приятелем кафе возле метро «Домодедовская», потом несколько ларьков взяли. Какая тут учеба? Кафе у нас в итоге отобрали бандиты, но мы к тому времени уже поняли, чем надо заниматься, и начали перегонять из Германии металлолом…

Типичная история человека, вписывавшегося-вписывавшегося, да так и не вписавшегося в свое время. В девяносто девятом году Яворский, по его собственному выражению, «ушел из бизнеса в бомбилы». Отбомбил три года, счел это занятие неперспективным и устроился менеджером на фирму, торговавшую текстилем. Когда фирма разорилась — стал кладовщиком.

— Lasciate ogni speranza voi ch 'entrate. [7] «Оставьте всякую надежду, вы, входящие сюда» (ит.). Надпись на вратах ада из «Божественной комедии» («Ад», песнь 3) средневекового поэта Данте Алигьери. Оставь надежду всяк, сюда входящий. Оставь ее за порогом — и входи. Что есть надежда, как не путы, которыми мы охотно опутываем себя? Надейся — не надейся… Стремиться надо, а надеяться незачем. Пока живем — надеемся? А толку-то? В один прекрасный день, на самом деле это случилось не днем, а вечером, я вдруг понял, что не боюсь смерти. Боли боюсь, болезней тоже, а вот самой смерти — нет. Это как уснуть. Если сильно устал, то даже приятно. Лег, вытянулся и заснул…

— Вам интересно, что будут говорить о вас после смерти? — спросил Савелий.

— Нет, пусть хоть совсем ничего не говорят, пусть ругают — какая разница. Меня нет — ничего нет. Знаете, в жизни есть какие-то ценности, какие-то желания… А смерть все отменяет. И люди делают вид, что они не знают, не догадываются о том, что потом ничего не будет. Только немногим удается перепрыгнуть через время. Перепрыгнуть через смерть. Политикам, героям, писателям, художникам… их помнят. А зачем им эта память? Их же уже нет. Они в другом мире. Есть такая книга — «Тибетская книга мертвых». Там есть ответы на все вопросы, только их надо еще понять, надо уметь читать между строк.

— Вы находите ответы?

— Пока нет. Пока только подбираюсь к истине. Это долгий процесс — может и всей жизни не хватить. Радует только одно, что рано или поздно умру и все узнаю. Уже не из книг.

— Вас на самом деле радует смерть? — удивился Савелий.

— Радует знание. Знание, а не смерть. Чувствуете разницу?

Яворский — человек-загадка, человек-капуста — замучаешься снимать лист за листом, добираясь до сердцевины. Оригинальничает или действительно дурак? Или это искусная маскировка? Мутный товарищ. И взгляд такой недоверчивый, с хитринкой. Ох уж эти хитринки, ничего хорошего они не предвещают. У хорошего человека и взгляд хороший. Открытый и без всяких хитринок. «А руки у него сильные, и в плечах широк, — оценил Савелий. — Грузноват, правда, немного».

Психологический портрет Кулинара Савелий не составлял. Материала недостаточно — зачем домыслы городить? Но если бы составил, то Яворский полностью бы улегся в рамки этого портрета. Таким вот, наверное, и должен быть Кулинар — мутным, умным (только что была фраза «или действительно дурак?»), обломавшимся во всех начинаниях. Если он, конечно, маньяк.

Первый день на складе начался с приятной женщины, а закончился прикольной.

— Все-таки я не одна, у меня есть муж, — тарахтела кладовщица Епишина. — У многих моих подруг мужей нет, вместо этого какие-то неопределенные отношения. Это гораздо хуже. Муж добрый, только внимания ему недостает, но это от воспитания. Свекровь моя — ох какая неласковая. Боярыня Морозова, Иван Грозный в юбке. Иногда встречает меня таким взглядом, что мурашки по спине и сердце останавливается. Иногда у мужа бывает какой-то бурный всплеск ревности, но недолго. Тем более что я стараюсь не давать ему повода…