Светлана Алешина - Когда зацветет папоротник

— Вы думаете, что текст зашифрован? — спросила я. — А не слишком? Это был бы уже третий уровень защиты, выражаясь современным языком, — картина, симпатические чернила, теперь — шифровка!

— Оленька! — воскликнул Кряжимский. — Это только подтверждает мою оценку стоимости клада. Согласись, что чем дороже то, что спрятано, тем выше должен быть уровень защиты, как ты выражаешься.

Сергей Иванович старательно перерисовал надпись в блокнот, а я, кроме того, и сфотографировала ее. Вспышка на мгновение ослепила нас, высветив в мельчайших подробностях неровные стены пещеры, покрытые капельками влаги, наши осунувшиеся лица с горящими от возбуждения глазами, черные дыры двух галерей, ведущих из зала.

Только сейчас, увидев наши лица при свете вспышки, я посмотрела на часы. Они показывали уже второй час ночи, и я сразу же почувствовала, как я устала. Наверное, не меньше меня устали и мои спутники, просто им тоже было не до того, чтобы замечать это. Их мыслями владел клад, к которому мы подобрались так близко. Странно, но чем глубже, так сказать, увязала я в этой кладоискательской истории, тем меньше сомнений в реальности существования клада у меня оставалось.

— Вот что! — скомандовала я своему отряду. — Пора немного отдохнуть. Тем более, что сейчас у нас есть над чем подумать: рассмотрим надпись и попытаемся ее разгадать.

Возражать никто не стал. Мы расселись на камнях, которые были влажными, но, к моему удивлению, не холодными, и решили немного перекусить.

Мои спутники моментально проглотили по банке консервов и тут же склонили головы над листком из блокнота, на который Кряжимский скопировал надпись. Я взяла в руки саму картину и тоже принялась рассматривать.

Надпись представляла собой три строчки самых разнообразных знаков, разбитых на отдельные слова. То, что мы приняли за непонятный значок на белом фоне, оказалось заглавной буквой этой надписи. Она была больше других раз в пять, и все остальные строки начинались уже от нее. Впрочем, строк было всего три.

Я насчитала в них сто семьдесят семь знаков. Многие из них повторялись по нескольку раз. Я видела перед собой слова, но не видела в этих словах абсолютно никакого смысла.

Признаюсь честно, я смотрела на эти буковки в растерянности, не представляя, что можно в них понять. Должен быть какой-то ключ к шифру, но если он неизвестен, как же расшифровать надпись? Я с надеждой посмотрела на Ромку и Кряжимского. Они что-то оба бормотали и крутили листок то так, то этак. Я вздохнула, видно, и у них дела с расшифровкой шли неважно.

— Пора идти дальше, — сказала я. — Раз уж мы решили дойти до того большого зала в центре пещеры, нужно дойти. А надпись оставим пока нерасшифрованной. В конце концов, время у нас еще есть.

Я вновь посмотрела на картину. Надпись на ней побледнела и почти пропала. Я отдала картину Ромке, и он засунул ее в сумку, которую я дала ему нести.

Мы двинулись по галерее, делая через каждые двадцать шагов знаки копотью на стене. У меня было некоторое беспокойство по поводу часто встречающихся боковых ходов, но Сергей Иванович каждый раз связывался с планом на картине и уверенно указывал, по какому из коридоров нам нужно идти.

Из-за того что нам приходилось ставить на стенах метки, мы двигались медленно, и уже через час я почувствовала, что долго мы без отдыха не выдержим. Ромка все чаще спотыкался, Сергей Иванович начал кряхтеть, что было явным признаком усталости, а я очень больно стукнулась пальцем правой ноги о попавшийся под ноги камень и теперь хромала.

Хотели мы этого или нет, нужно было остановиться и отдохнуть как следует, хоть немного поспать. Я стала присматриваться к коридорам в поисках подходящего места.

Наконец на глаза мне попалась довольно просторная ниша в стене, которую на мгновение осветила моя свеча, и я тут же приказала отряду остановиться. Пол ниши был слегка приподнят, а стены оказались, правда, слегка влажными, но не настолько, чтобы вода висела на них каплями. Они сложены были не из известняка, а из какой-то пористой породы, сплошь состоящей из очень маленьких плотно спрессованных между собой ракушек.

Мы укрепили свечи перед входом в нишу, еще раз перекусили без всякого аппетита и расположились спать. Мы решили не оставлять никого на вахте или охране, поскольку не видели в этом никакого смысла. В пещере стояла полная тишина, и лишь иногда до слуха доносился звук упавшей на камень или в лужицу капли воды. Мы явно были в пещере одни.

Свечи мы не тушили, оставив их догорать перед нишей. Мы улеглись прямо на камне, положив под головы сумки.

Пламя свечей, поколебавшись немного, теперь ровно поднималось вверх. И это успокаивало меня лучше любого часового.

Нигде не шелохнется воздух в пещере, значит никого рядом с нами нет. Свечи освещали розоватым светом стены коридора; все постепенно расплывалось, и вот уже у меня перед глазами в каком-то розовом тумане плавали необычайно красивые цветы.

Среди них яркой звездочкой выделялась одна светящаяся точка, словно парящая над цветами. Потом она закружилась над ними и полетела куда-то очень быстро. «Это папоротник! — подумала я. — Он укажет место, где зарыт клад!»

Я помчалась за звездочкой по коридорам пещеры, задевая за стены и спотыкаясь. Откуда-то появились кусты терновника, которые мне пришлось раздвигать на бегу руками, а они цеплялись за одежду и больно царапали мне руки. Звездочка неожиданно влетела в большой зал, стены его поднимались высоко вверх, а потолка я рассмотреть не могла, он терялся во мраке, царившем там.

Кусты куда-то пропали, звездочка вдруг опустилась в центр зала, и я вздрогнула, увидев, что она мерцает прямо на лежащем на полу мертвеце. Лицо его было синего цвета, глаза закрыты, руки вытянуты вдоль туловища, как у мертвых, изображенных на картине. Мертвец внушал мне ужас.

Чем дольше я на него смотрела, тем больше мне казалось, что он только притворяется мертвым, что он сейчас встанет и после этого произойдет нечто ужасное. Что именно — я даже представить себе не могла.

Все вокруг: стены пещеры, каменистый пол и я сама, стало огненно-красного цвета, только мертвец оставался синим.

Стены пещеры вдруг задрожали, покрылись трещинами, по которым пробегали молнии. Я все ближе подходила к мертвецу, не в силах противиться непреодолимо влекущей меня к нему силе. Вот я уже в двух шагах от него! Вот я делаю еще один…

Все вокруг дрожит и колеблется от огня. Или это я сама дрожу — я уже не могу понять. Мертвец открывает глаза, в которых нет зрачков, и хватает меня за руку.

Я кричу…

— Оля! Оля! — донесся до меня сквозь весь этот ужас голос Сергея Ивановича. — Оля! Проснись! Черт, куда делся мой фонарик? Да перестань же ты, наконец, кричать! Оля! Ну, что это такое, в самом деле!