Сергей Романов - Парламент

Конечно, он звонил ей из думы, из области, находил время набрать её номер в перерывах между совещаниями и заседаниями. Говорил по телефону ласковые слова и тяжело вздыхал, сожалея, что не может вырваться даже на пару часов. Эдита понимала, что у жениха куча неотложных дел: до дня выборов оставалось совсем мало времени.

Не понимала она только одного: если уж они решили связать себя брачными узами, почему Миша не предлагает ей перебраться в его квартиру? Они ведь не маленькие дети и давно вышли из юного возраста, когда любовные переживания было принято держать в тайне от родителей и знакомых. Но разве им, зрелым и опытным, стоит остерегаться огласки отношений, которые сложились между ними?

Боже мой, как бы она была рада, если бы съехала с этой ненавистной дачи, где каждый куст, каждое дерево, каждая комната, каждый предмет мебели напоминал ей об Агейко. В саду под старой яблоней они впервые встретились, на крыльце поцеловались, а в её комнате испытали счастье любовной неги. Но она не хотела больше думать о Юрке и видеть, трогать и слышать все, что напоминало ей о нем. Эдита и не пыталась себя обманывать: да, журналист до сих пор все ещё ей не безразличен и, может быть, любовь лишь на время притупилась, притаилась в самых дальних уголках сердца. Но это было уже не то чувство, полное романтики и неожиданностей, а скорее всего любовь-воспоминание, которую она старалась если не забыть, то хотя бы вспоминать о ней пореже. А лучшего способа, как переехать в квартиру Пантова, она, честно признаться, не видела.

Да и отец! Его немногословие, если не сказать молчаливость. Он совсем постарел за последнее время и, возвращаясь с работы, даже не глядел в её сторону. Уединившись на кухне, шаркал тапочками от газовой плиты до обеденного стола, там же, убрав посуду, до поздней ночи читал какие-то протоколы и постановления.

Необходимость в обстоятельном разговоре между отцом и дочерью давно уже назрела, но Эдита, не зная с чего начать, на беседу пока не решалась.

Пантов позвонил уже за полночь:

— Как твои дела, дорогая?

— Неважно, — ответила она и высказала все, что у неё за последние дни накипело на сердце, — После нашего путешествия, мне кажется, что я потихоньку начинаю сходить с ума от одиночества. За этим забором, я чувствую себя как в зоне для содержания уголовников. Даже Филька избегает со мной встреч. Я не понимаю, за что наказана, в чем провинилась, Миша?

Ей показалась, что она достаточно четко обрисовала обстановку и намекнула о смене местожительства. Но Пантов ушел от прямого ответа.

— Необходимо немного потерпеть, зайчик. Мне, хотя бы кусочек твоего одиночества. Но все наоборот — встречи, собрания, отчеты, злые разгневанные лица. Но скоро весь этот кошмар закончиться, и мы обсудим, как нам отдохнуть.

— У тебя проблемы? — заинтересованно спросила она.

— По сравнению с одной — все остальные проблемы мелочь.

— Ну и в чем беда?

— В твоем отце.

— Не понимаю. Он что преследует тебя только за то, что мы были вместе в Париже?

— Нет-нет. Об этом между нами даже разговора никогда не было. В этом отношении твой папаша тактичен до безобразия. Другое дело, что он и его приверженцы лоббируют принятие закона о приватизации водообъектов. А без одобрения закона вся моя предвыборная компания ничего не стоит. Как говориться, только попусту тратим деньги.

— Но я в этом ничего не понимаю.

— А что тут понимать? Хоттабыч меня, видимо, тихо ненавидит, поэтому и избрал такой способ мести. Другого объяснения я не вижу.

— Но причем здесь мой отец, если вы принимаете законы не по указке спикера, как мне известно, а большинством голосов?

Пантов заставил себя деланно рассмеяться:

— Наивная, моя дорогуша! Да будет тебе известно, что абсолютное большинство депутатов готовы поддержать закон, но боятся испортить отношения с твоим отцом. Голос Хоттабыча — это уже половина голосов в парламенте.

— Ничем не могу тебе помочь. Я никогда не вмешивалась в его дела.

— Я тебя прекрасно понимаю, — ответил он с печалью в голосе, — Ну, нежно целую тебя…

— Когда мы увидимся, Миша? — поторопилась она задать вопрос.

— Завтра у меня весь день расписан по минутам.

— Но мы могли бы провести с тобой ночь. — Снова намекнула она на своей переезд.

— Какая ночь, зайчик? У меня голова идет кругом. Я тебе позвоню.

Раздались короткие гудки. Она положила трубку на аппарат и задумалась: неужели Пантов дал понять, что от её разговора с отцом зависит их дальнейшая судьба? «Да нет — быть не может!» — тут же отвергла она все свои сомнения. Наверное, ему и в самом деле нужна помощь. И о своих проблемах он рассказал, только для того, чтобы она хоть немного посочувствовала ему. Ей даже стало приятно, что Пантов поплакался и доверился ей, чего никогда не делал Агейко. Разве она не видела портреты депутата, развешанные по всему городу? Разве не о его предвыборной программе каждый день сообщается по телевидению? Разве не он, Пантов, не вылезает из командировок? Он известное лицо в городе, но, как это ни странно, такой же, как все смертные, человек из костей и мяса. Ему не хватает времени — он, действительно, слишком замотался между всяческими мероприятиями.

И ей вдруг пришла в голову неожиданная, но дикая идея. Да, она обязательно поговорит с отцом, а заодно узнает, насколько он дорожит дочерью и любит ли ее…

Распоясавшийся Филька, забравшись деду на колени, орудовал расческой, предпринимая очередную попытку привести волосы спикера в надлежащий для панка вид. Хоттабыч улыбался, но терпел.

Эдита вошла в кухню, когда мокрая шевелюра отца, усилиями Фильки-парикмахера, все-таки была установлена в гребень. Она улыбнулась, стараясь придать своему лицу доброжелательное выражение.

— Вы уже завтракали?

Дед и Филька одновременно отрицательно замотали головами.

— Гренок с яйцом поджарить? — спросила Эдита, зная, что и тот и другой считали это нехитрое блюдо лучшим лакомством.

Оба в знак согласия закивали головами.

Они вместе позавтракали, изредка перекидываясь словами о погоде. И когда Филька, разлохматив дедовы волосы, помчался смотреть утренний мультфильм, Эдита поняла, что лучшего времени для разговора может не представиться.

— Отец, я выхожу замуж.

Он надел очки и развернул газету. Только после минутной паузы, как бы между прочим поинтересовался:

— И за кого же, если не секрет?

— Та сам знаешь.

— Я бы не советовал тебе этого делать. Но ты взрослая, самостоятельная женщина…

— У меня будет ребенок, папа.

Хоттабыч отбросил газету и посмотрел на дочь поверх очков:

— Ты в этом уверена?

Эдита изобразила на своем лице грустную улыбку:

— Ты ведь сам только что заметил, что я уже не девочка, а взрослая женщина. Какие могут быть шутки?