Кармен Посадас - Добрые слуги дьявола

— Слушаю? Да, это Паньягуа. — Когда зазвенел телефон, Хасинто хотел было удалиться, но писатель задержал его. — А, это вы, девушки. Ну что, закончили собирать сведения о жизни нашей… — Паньягуа секунду помедлил, — нашей подопечной?

— …

— Интересный материал?

— …

— Правда? А как вам удалось узнать про пальцы с красными ногтями, например? Любопытный факт.

— …

— Да, я знаю, что скрытой камерой можно заснять все, что угодно, но откуда, черт возьми, такие подробности?

— …

— Блоги? То есть он-лайн дневники? Я о таком даже не знал. Ой-ой-ой, как, оказывается, опасно иметь виртуальных друзей в Саусалито. Да и в любом другом месте, конечно.

Слушая этот разговор, Хасинто спрашивал себя, чем же занимается их сосед. В квартале поговаривали, будто, прежде чем поселиться здесь, этот человек работал в театре; другие рассказывали, что он был врачом в Южной Америке, а может быть, химиком или по меньшей мере аптекарем. «В любом случае он, безо всякого сомнения, богат и нечист на руку», — говорили соседки, которым казалось очень странным, что такой человек, как он, поселился в этом квартале. «Наверняка за ним водятся грешки», — говорили они.

Хасинто не знал, что и думать о сеньоре Паньягуа, но несомненным было одно: сосед напоминал ему одного человека, виденного им в детстве в Лиме. Тот господин жил в одном из немногих хороших домов их бедного квартала, и все называли его «Человек в Окне». Конечно, он привлекал к себе еще больше внимания, чем дон Грегорио, потому что никогда не выходил из дома, лишь выглядывал на улицу из-за занавесок. Говорили, что он не выносит дневного света; у него были белые глаза, белые волосы, бледно-розовое лицо и желатиновые ногти. «Он был то ли альбиньол, то ли альбарин… что-то в этом роде», — Хасинто не помнил точно, как называли эту болезнь, но знал, что такое существо, хрупкое и очень уязвимое, мог буквально испепелить один луч солнца. «И дон Грегорио тоже такой», — подумал он, хотя у соседа волосы были не бесцветные, напротив, угольно-черные, так же как и глаза. К тому же он вовсе не боялся свежего воздуха: Хасинто не раз видел, как сосед прогуливался по улицам со своим мерзким котом. Однако, несмотря ни на что, Паньягуа продолжал казаться ему похожим на того человека в окне — альбинони или альбиони, — который не мог выйти на свет Божий даже на несколько минут, без того чтобы не покрыться язвами.

— Слышишь меня, мальчик? Мы говорили с тобой о бесах.

Воображаемая шляпа Хасинто снова завертелась в его руках, показывая, что его мысли вернулись из Лимы, Перу, в прихожую квартиры Паньягуа.

— Да, сеньор, вы убеждали меня, что их не существует.

Остальная часть разговора проходила в совершенно другом тоне: что-то, очевидно, изменилось в поведении Хасинто. Паренек уже не казался робким, потому что он стал испытывать некоторую жалость к соседу — такому образованному, живущему в окружении книг и знающему, наверное, все о бесах и прочих вещах, но казавшемуся ему таким слабым и к тому же почти таким же некрасивым, как и Человек в Окне.

— Тебе не о чем беспокоиться, ничего подобного в мире не существует, — увещевал Паньягуа, и Хасинто, больше озабоченный теперь альбиносами, чем бесами, заметил, что его тон стал каким-то напряженным — возможно, это была боль или чувство ответственности, трудно было определить точно, что именно.

— Надеюсь, мне удалось убедить тебя, сынок.

— Спасибо, что нашли для меня время, сеньор, — сказал Хасинто и, словно желая сделать последнее уточнение, добавил: — Не хочу докучать вам, но, видите ли, падре Вильсон говорит, что…

— А кто такой падре Вильсон, мальчик?

— Наш местный священник, тоже перуанец, но очень образованный. Он тоже не верит в дьявола, по крайней мере не с рогами и копытами, но говорит, что в мире, как будто в насмешку над нами, есть его след.

И Хасинто, как мог, изложил писателю теорию священника Вильсона: хотя сам по себе дьявол — всего лишь старушечья выдумка, в мире существует его след, который можно почувствовать во многих случаях, потому что он реальный и одновременно призрачный, как тень. Холодок в затылке — так называют это знающие люди, он почти неуловим, иногда, говорит падре Вильсон, мы чувствуем лишь что-то странное в некоторых людях, играющих необъяснимую роль в нашей жизни. То же самое бывает и с животными, при виде которых неизвестно откуда как бы веет холодом. «Это интуиция», сказал Хасинто, собираясь добавить что-то еще о дыхании дьявола, и вдруг заметил, как вытянулось лицо Паньягуа, словно тот был слишком озабочен земными проблемами, не оставлявшими ему времени интересоваться теориями падре Вильсона и прочей чепухой.

— Надеюсь, я не слишком вам надоел, сеньор, но, честное слово, просто не знаю, что делать, мне не хотелось вам докучать, но, понимаете, сеньор, Лили ведь такая красивая девушка…

— Да, мальчик, даже слишком красивая, в этом-то вся и проблема, — обронил Паньягуа, уже не знавший, как завершить затянувшийся разговор. Вдруг раздалось спасительное мурлыканье, и у его ног появился Вагнер: кот будто подслушал их разговор с Хасинто и теперь уставился на писателя своими карамельными глазами.

Несколько поспешно выпроводив Хасинто («Да, да, мальчик, не думай больше про эти глупости и держи меня в курсе того, что происходит с крошкой Лили»), Паньягуа сказал коту:

— Что ты натворил, Вагнер? Во что опять впутался? Ты начинаешь утомлять меня, проказник.

Писатель, альбинос, аптекарь, актер, химик, врач — кем бы он ни был, но он настоящий профессионал и не мог оставить работу незаконченной, несмотря на поздний час. Однако что-то говорило Паньягуа, что следует обдумать историю про Лили и кота — и не только потому, что красота девушки будила в нем некие другие воспоминания. «Я подумаю об этом, — пообещал он себе, но через несколько минут уже забыл о своем намерении: нужно было написать еще целый ряд подробнейших инструкций для Мартина Обеса. — Что ж, приступим, где моя чернильница?»

Открыв пакет, Мартин Обес обнаружил рукописные инструкции, содержавшие указания относительно того, как он должен вести себя во вторник в доме Инес Руано, а также материал сродни тому, что был в предыдущих папках. Опять подробности из жизни святых отцов? Или дальнейшие рассуждения о дьяволе, написанные готическими буквами и зелеными чернилами? «Нет, это уж слишком», — подумал Мартин: как ему казалось, Мальфас или Абраксас — в общем, автор содержимого этих папок, каким бы именем он себя ни называл — перегнул палку. «Кто бы ни стоял за этим розыгрышем, — подумал Мартин, — он явно перестарался в своем стремлении к правдоподобию». Однако несколько секунд спустя Мартин обратил внимание на заглавие одного из документов — «Облачение сатаны», и детское любопытство заставило его скользнуть глазами по первым строкам текста. После этого он уже не мог оторваться от чтения — так происходило всегда, когда он получал эти странные папки.