Кармен Посадас - Добрые слуги дьявола

— Да-а-а? Слушаю вас, сеньора Руано.

— Какая сеньора Руано, шеф? Это мы! Мы не хотим пропустить новую работенку, если таковая наклевывается.

Паньягуа не сразу понял, что объявились очаровательные и очень профессиональные девицы Кар и Ро, чтобы снова предложить свои услуги.

— Помните, какое дельце мы с вами провернули? А ведь вы сейчас готовите новое, а? У вас столько богатых эксцентричных клиентов, сеньор Паньягуа… Вам не стоит отказываться от наших услуг.

«Какие настырные, — подумал Паньягуа, — суют нос куда их не просят. Хотя… в конце концов таков удел всех маленьких фирм: чтобы получать какой-то доход, нужно постоянно предлагать свои услуги всем и каждому. Никто из них, конечно, уже не мечтает превратиться в Спилберга, и из множества грандиозных проектов при очень большом везении может выгореть один на тысячу».

— Что ж, если честно, пока не знаю… — вынужден был сказать Паньягуа, и это была правда. Ему оставалось разработать еще массу деталей, вернее даже — весь план. Но он был уверен, что не стоило затевать ничего такого же сложного, как в прошлый раз: столько работы ради одной-единственной зрительницы! « The rich are different from you and me», — мысленно повторил он: «богатые» начинали ему уже несколько надоедать. — Не знаю, не знаю, надо подумать, и в случае чего я вам позвоню.

— Все о’кей, — сказали они, — ваш план будет супер. И, раз на то пошло, шеф, имейте в виду наше предложение: на этом можно сделать хороший бизнес. Ведь это золотая жила! Подумайте: сколько людей с удовольствием воспользовалось бы нашими услугами! Нечестные предприниматели, авантюристы, политики, мужья-скупердяи, которые не хотят отваливать денежки своей экс-супруге, да их просто уйма, шеф!

Паньягуа попытался сократить разговор, бормоча «хорошо-хорошо, там посмотрим, только слишком на это не рассчитывайте», и, воспользовавшись паузой (девушка, конечно же, пила воду), наконец положил трубку. Нужно было многое обдумать, и он даже не знал, с чего начать.

Через четыре дня уже без головной боли, но и без единой идеи, как привести в исполнение новое поручение (а время летело, день рождения сеньоры был во вторник, и нужно было срочно что-то придумать), Паньягуа снова сидел в баре за послеполуденной кружкой пива. Он вовсе не рассчитывал, что Мартин сможет подать ему какую-нибудь идею: в конце концов, Паньягуа ведь не мог рассказать приятелю, что выполняет заказ его, Мартина, собственной тещи, поручившей ему избавить от него Инес, так же как прежде — от Игнасио де Хуана. (Боже мой, какими отвратительными и глупыми кажутся все эти интриги, когда их озвучиваешь!) Нет, сейчас Паньягуа просто хотел немного развлечься, надеясь, что в баре не объявится опять эта толстуха Тересита и не испортит ему удовольствие от аперитива своей влюбленной трескотней.

Мартин не поинтересовался, где тот пропадал последние несколько дней. Кодекс бродяг, которого Мартин по-прежнему продолжал придерживаться, несмотря на то что в последнее время его жизнь значительно улучшилась, предписывал, что у хронических безработных, к каковым Мартин относил и себя, и Паньягуа, не следует спрашивать о причинах временного отсутствия. Подобный вопрос либо заставит человека лгать, либо вызовет неловкость. Вновь объявившихся товарищей нужно встречать распростертыми объятиями и, прежде всего, великодушными и успокаивающими словами типа «о чем это вчера мы с тобой говорили?..», что означает: «Спокойно, старик, торопиться некуда, а раз так, то и все проблемы сложнее не станут, расслабься, выпей пивка, дружище».

«О чем это вчера мы с тобой говорили?..» — конечно, Мартин не произносил этих слов буквально, но его жесты означали нечто подобное. Он слегка похлопал Паньягуа по плечу и пододвинул стул, будто тот отсутствовал всего несколько минут, отлучившись в туалет: таково было переложение ключевой фразы на язык жестов. Таким образом, безо всяких предисловий, после того как Мартин зажег сигарету, а Паньягуа жадно отхлебнул глоток пива, они продолжили свой разговор о снах. «О чем это вчера мы с тобой говорили?..»

— …Понимаешь, мне не дает покоя то, что я ни шиша в этом не понимаю, — проговорил Мартин Обес.

Паньягуа ответил, что, мол, ничего удивительного, потому что в снах все непонятно, по крайней мере на первый взгляд, но если Мартин расскажет ему свой сон, то, возможно, он, Паньягуа, и сможет его истолковать, ведь в былые времена…

Мартину было бы нетрудно поверить, что его новый приятель в былые времена был циркачом, глотавшим шпаги, дервишем, таксистом в Каире или, быть может, просто человеком, перечитавшим все книги; так что почему бы ему не быть толкователем снов?

— Прошу тебя об одном: чтобы сеанс толкования был эффективным, ты должен рассказывать абсолютно все, что помнишь, даже самое невероятное, — предупредил Паньягуа, — самое бессмысленное и непостижимое, потому что… вряд ли стоит тебе объяснять, что сны сотканы из совершенно иного материала, чем действительность. Поэтому в них следует обращать внимание прежде всего на кажущиеся незначительными детали, а не на монстров, кровь, боль или страх. Для толкования снов решающее значение имеют едва заметные мелочи… понимаешь меня?

— Ладно-ладно, ясно. Ну что — начинать? — спросил Мартин, боявшийся, что кто-нибудь опять помешает ему рассказать свой сон. Приятели пододвинули друг к другу стулья, словно для того, чтобы сон проник из одной головы в другую, как иногда, по словам Паньягуа, случалось, и Мартин начал свой рассказ.

— Я видел комнату на верхнем этаже в доме моего деда по отцу, там, в Монтевидео. Этот дом трудно не узнать: он модернистский, во французском стиле, лестница раздваивается перед последним этажом и выходит на площадку. Чуть правее дверь в комнату — большую и светлую, очень солнечную. Там стояло лишь кресло перед окном, где, как говорили, некогда сидела моя бабушка Магдалена, глядя на приплывающие в гавань и выходящие из нее корабли.

— Вообще-то, — пояснил Мартин, — то, что я тебе рассказал, относится к воспоминаниям, а не ко сну, потому что во сне было темно. Комната была освещена лишь свечой и тусклым светом, лившимся из окна. Но все равно большая часть комнаты была погружена во мрак. К тому же меня не было в этой сцене: я видел ее, как в кино. Понимаешь меня? Просто как зритель. В первый раз я этого даже не понял, но потом сон повторился еще два раза, и поэтому я все хорошо запомнил…

Мне ничего не удается рассмотреть в комнате, потому что как только открывается дверь, я вижу вспышку, и свеча гаснет, так что, кроме окна, единственным источником света становится на мгновение сама эта вспышка. Понимаешь? Плохо то, что вспышка длится всего секунду и вся картина предстает моим глазам лишь на одно мгновение: раздается выстрел, и какое-то тело падает на пол — черный силуэт, на шее которого вспышка освещает блестящий диск (по-моему, это был не мужчина, скорее подросток, в следующий раз нужно будет присмотреться получше). Но я уверен, что на шее у него было нечто вроде: видишь этот кулон? Я не говорю, что точь-в-точь такой же, но очень похож. Я надел его, чтобы показать тебе: меня очень удивило, что он приснился мне в том кошмаре. Смотри: такие кулоны все покупали во время войны в Ираке — «make love not war» — вроде тех, что были популярны в шестидесятые-семидесятые годы. Мне его Инес привезла из Цюриха. Но тот кулон, во сне, был более округлый и блестящий. Увидев его, я, конечно же, подумал, что убитым был я. Однако в следующий раз хорошенько присмотрелся, и теперь мне кажется, что это другой человек, потому что я нахожусь вне этой сцены, наблюдаю ее со стороны, как в кино. Потом я вижу женщину, которую принимаю за свою бабушку. Логично, да? Ведь это же ее дом. Но что она делает… Сначала быстро поднимается с кровати (хотя, как я тебе уже сказал, в этой части дедушкиного дома не было никаких кроватей) и подбегает к девочке-подростку, а та смотрит на нее, открыв рот и бессильно опустив руки, словно под тяжестью непосильного груза. Потом я слышу единственные произнесенные в этом сне слова: «Ну же, отдай мне его, золотце, отдай, мамочка все уладит». Это говорит та высокая женщина — именно так, с кастильским акцентом. Я уже не вижу ни того, что в руках девочки, ни тела мужчины на полу с моим амулетом на шее (что за дурной знак, Паньягуа, надеюсь, я не умру?), не вижу уже и тех незнакомых мне девочку и женщину, которые неизвестно что делают в доме моей бабушки Магдалены. Не думаю, что они из нашей семьи, потому что мой отец был единственным сыном и дедушка тоже; женщин не было, в этом я уверен. Хотя, может быть, сон рассказывает более давнюю историю, трагедию, случившуюся много лет назад, во времена моих прапрадедов? Но это вряд ли, ведь подобные истории передаются из рода в род. Ты же знаешь, как это бывает: стыдно иметь мать-убийцу, но если такой же грех числится за твоей прабабкой — круто, разве не так? Вроде как семейное предание… В общем, мне кажется, вся эта история не имеет никакого отношения к моей семье. Выстрел, кровать, мертвый подросток и «отдай мне его, золотце, мамочка все уладит». Не знаю, откуда в моей голове взялось все это.