Мануэль Скорса - Гарабомбо-невидимка

В горах, где замышляли заговор грозы, сверкнула молния. Рванул ветер. Хлынул ливень на крыши, скрыл колокольню, и паперть, и человека. А может, годы… Вода выбивала дробь на шиферных кровлях. Ремихио уходил, сражаясь с ветром. Перед участком он нарвал букет овдовевших цветов. Ливень хлестал неповинные эвкалипты. На углу, где несколько месяцев назад судья пожал ему руку, даруя тем самым уваженье, счастье и славу, он пошатнулся. Может, годы… И, словно ладонь ливня протиснула сотни дней в щель его рта, лицо его сморщилось, глаза раскосились, щеки обвисли, зубы потемнели. Может, годы… Ливень выбелил синий костюм, изрешетил рубашку, измолотил кожу. Годы! Сквозь стену струй он искал, где дорога из города. «Ремихио!» – крикнул, задохнувшись, дон Крисанто. Он остановился, обернулся было, сломился под тяжестью горба, мигом выросшего на его спине.

И, хромая, исчез в ливне.

Двадцать восьмое ноября медленно двигалось по пампе, коварно пробиваясь сквозь туман. На всех вершинах стражи смотрели, не едут ли помещики или власти. Никто не ехал. Царила унылая тишина. Что же это? Почему землевладельцы не спешат вернуть свои земли? Общинникам было не по себе. Они ждали сопротивления. Им казалось, что занять землю, не пролив крови, – все равно, что без крови родить дитя. Но Гарабомбо смеялся:

– Не бойтесь! Еще надоест сражаться!

Двадцать девятого – день этот был немощным с младенчества – прискакал Эксальтасьон Травесаньо на гордом коне, названном в честь реки Пальянги, он доложил, что отряд жандармов из Серро перекочевал в Андаканчу и направился сюда. Гарабомбо объехал ряды неподвижных всадников.

– Вот вам!

Он приказал, чтобы все сунули под пончо по тростине. Издали покажется, что это ружья. Скотокрад сообщил, что приближается отряд – лейтенант, сержант, десять жандармов. К полудню отряд добрался до холодных вод Чукупампы. На другом берегу начинались владенья общинников. Дождь хлестал по степи, под дождем бродили ламы, которым не было дела до людских забот, до всех этих инков, царей, вице-королей, президентов, куда менее долговечных, чем бессмертные пастбища.

– Это разведка, – сказал де ла Роса, увидев, что винтовки висят на ремне.

– Они нам машут, – засмеялся Мелесьо Куэльяр, и щеки его зарделись, словно ему одному махали фуражками жандармы.

Лейтенант обернулся к сержанту Астокури.

– Вы их знаете!.. – сказал он, стараясь не выдать своей нерешительности. – Идите поговорите с ними.

Сержант Астокури посмотрел на всадников. Их было много. Эти гордые, мрачные люди совсем не походили на кротких общинников, которых он знал.

– Один, господин лейтенант?

– Да, конечно.

Сержант двинулся вперед; сердце его ушло в пятки, но он размахивал белым платком. Общинники замахали в ответ шляпами и шахтерскими шлемами. Астокури обрадовался, узнав благоразумного Травесаньо, и въехал верхом в реку.

– Что за лошадь? – спросил Подсолнух, направляясь к его кобыле.

– Ты куда, мерзавец?

– Она в меня влюбилась, – сказал Подсолнух.

– К полиции тебя тянет? – съязвил Конокрад, которому надоело это хвастовство. – Стой, морда!.

Лейтенант увидел, что сержанта встретили мирно, и тоже въехал в реку, глядя на холмы, испещренные всадниками.

– Ну что, ребята?

– Пашем, господин лейтенант, – почтительно отвечал Куэльяр.

Лейтенант обвел рукой взъерошенный горизонт.

– Значит, заняли поместья? Рад за вас! Слишком они много себе позволяют! У нас в Перу не поплачешь – грудь не дадут.

Он улыбнулся.

– Ах, хорошо, господин лейтенант! – крикнул де ла Роса и подбросил шляпу в воздух.

– Давно бы так! Это стране и нужно – покончить с кровопийцами!

– Да здравствует лейтенант! – заорал Марселино Ариас, адъютант де ла Росы.

Все подхватили. Никто не ждал от жандармов такой отваги.

– Когда заняли, ребята?

– Мы их не занимали, – вежливо ответил Амадор.

– А помещики жалуются, что вы ограды поломали, заняли тысячи гектаров. Плачут по своему добру! Говорят, на одной проволоке потеряли пять миллионов.

– Это неправда, господин лейтенант! Мы живем тут с давних времен. Взгляните на стены. Новые они? Взгляните на очаги, зола там старая. Мы живем тут много лет. Помещики со зла на нас наговаривают.

– Вижу, – сказал лейтенант, глядя на поросшие травой стены.

– Выпьете с нами?

– Выпью!

Он отхлебнул водки. Все снова закричали.

– А что, господин лейтенант, если мы вам в подарок споем гимн? – спросил Кайетано.

Куэльяр запел первым, хотя и не совсем точно. Лейтенант и сержант взяли под козырек. Жандармы на том берегу вытянулись в струнку.

– Прощайте, ребята!

И под восторженные крики он повернул коня. Они с сержантом переехали вброд Чукупампу, а вскоре часовые сообщили, что отряд направился в Карауаин, обогнул Айгалканчу и спустился мимо Сантьяго-Пампы туда, откуда вышел – в поместье Андаканча.

Полуденное солнце разогнало тучи, двигавшиеся строем к Белым Горам, и на радость общине залило золотом степь. Полиция и та. признала, что требования их справедливы!

– Не видел бы, не поверил, – вскричал казначей Освальдо Гусман. – Ну, не думал я!

– А что? Они тоже перуанцы. Видел их? Индейцы, как мы, – ликовал Армас.

– Значит, верите, что рак свистит? – мрачно спросил Гарабомбо.

– Ты о чем?

– Они не поздравлять, они разузнать приходили. Тактика!

Но карканье это не умалило радости. Землю пахали с песнями, играли на гитаре. Уаманы и Сарате, лучшие музыканты провинции, вступили в спор, отбросив модные песенки. Сарате начали:

Они победоносно взглянули на соперников, и те, лишь подкрепившись водкой, смогли ответить:

И молодецки выбили чечетку под восторженные крики. Чтобы выгадать время, братья Сарате продолжили, меняя ритм:

Но Уаманы были в ударе. Едва Сарате умолкли, они победно спели:

Признавая победу несравненных Уаманов, Сарате сняли шляпы, и все запели вместе:

По приказу Гарабомбо раздавали водку, которую брали, как дань, с торговцев Чипипаты. Народ пахал и плясал. В четыре часа часовые закричали: