Джейн Хичкок - Обман зрения

— Джон, зачем ты мне звонишь?

— Не знаю. Наверное, потому, что скучаю.

Он сказал это так просто, словно мы не виделись всего пару дней.

— Но, Джон, ведь прошло уже двенадцать лет.

— А ты обо мне скучала? — продолжал он, игнорируя мое замечание.

Черта с два я скажу ему, что скучала. Не собираюсь льстить его самолюбию.

— Ну… а ты что делал все это время?

— Писал, путешествовал. Много чего делал.

— Я слышала, ты женился.

— Угу, — пробурчал он.

— На ком?

— Ты ее не знаешь.

— А кто она? — настаивала я.

— Мы уже развелись.

— Тогда кем она была?

— Просто женщина. Кстати, тоже художница.

— Правда?

Это меня заинтересовало.

— У меня слабость к художницам. Ты же знаешь.

— А какая она была художница?

— Плохая.

— Меня не это интересует, — заметила я с раздражением. — Какой живописью она занималась?

— Абстрактной.

— Ах, абстрактной.

Еще одна пауза.

— Так когда я тебя увижу?

— Никогда, — твердо ответила я.

— Но почему же?

— Джон, повторяю: чего ты хочешь?

— Увидеть тебя. Поболтать. Подарить тебе парочку моих последних книг.

— Зачем? Они посвящены мне?

— Нет.

— А кому ты их посвятил?

— Исчезающим видам.

— Ну значит, мне.

Он рассмеялся.

— С юмором у тебя по-прежнему все в порядке.

— Без него я просто сошла бы с ума.

— Давай поужинаем вместе на следующей неделе?

— Я не в восторге от этой идеи, Джон. Честно.

— Давай поужинаем вместе, — настойчиво повторил он.

Я мучительно боролась с соблазном — его голос по-прежнему волновал меня. А что, собственно говоря, я теряю? В конце концов, это всего лишь ужин. Мне действительно хотелось его видеть, хотя прежних чувств уже не осталось. Неужели он наблюдал за мной тогда у дома? Как это романтично!

Его домогательства сбивали меня с толку, лишая способности мыслить здраво, как это часто случается с людьми, попавшими в опасную ситуацию. Я убедила себя, что отказ от ужина будет выглядеть еще большей слабостью.

— Когда? — тихо спросила я.

— Во вторник. Я за тобой заеду.

Я еще чуточку поколебалась, подсознательно пытаясь спастись от угрозы.

— Хорошо, — вздохнула я, сдаваясь окончательно.

— До встречи, — коротко сказал он и повесил трубку. Интересно, сильно ли я изменилась за это время?

Видимо, не слишком, раз так легко приняла это приглашение. Что ж, жребий брошен. Я почувствовала необычное воодушевление. Впервые за много лет у меня появилось что-то, кроме работы. Я лежала в темноте, забыв о сне. До вторника еще так далеко.

— Ну расскажи еще, расскажи! — восклицал Гарри Питт, нетерпеливо тряся большой лысой головой.

Я возила Гарри на инвалидном кресле по выставке Гойи в музее «Метрополитен», развлекая его рассказами о Фрэнсис Гриффин и ее доме — тематические комнаты, потрясающие картины и мебель, царственное уединение угасающей вдовы. На самом деле мой друг прекрасно обошелся бы и без кресла, но с ним было проще подойти к картинам, вокруг которых толпилась масса народа. Я лично предпочла бы подождать, хотя роль Шахразады при султане Шахрияре стала мне несколько надоедать, но Гарри, горевший нетерпением поскорее увидеть картины, решил воспользоваться преимуществом своего положения.

— Пропустите нас, пожалуйста, пропустите! — громко повторял он.

Оторвавшись от благоговейного созерцания, посетители раздраженно оглядывались на прикованного к креслу бедолагу, который смотрел на них глазами раненого оленя.

— Дайте подойти старому больному человеку, — жалобно говорил он. — Я инвалид. Вы не будете так добры пропустить нас поближе?

Раздражение немедленно сменялось замешательством, и люди расступались, давая нам пройти.

— Я играю на их чувстве вины, — цинично шепнул мне Гарри, очутившись в первом ряду зрителей.

Я была шокирована его поведением, но, надо признать, оно приносило свои плоды.

— Ты просто невозможен! — прошипела я ему в ухо.

Питт не обратил на это никакого внимания, будучи вполне уверен, что для людей умных и искушенных подобные привилегии вполне естественны. Гарри считал большинство людей обывателями, с которыми можно не считаться.

— Хороший вкус в наши дни такая же редкость, как знание латыни, — сокрушенно произнес он. — Я часто чувствую себя средневековым монахом, который оберегает древние тексты от язычников, сохраняя живой источник познания. Мы несем ответственность за сохранение памятников прошлого, которые наш ужасный век пытается уничтожить… Ты замечала, что сейчас большинство людей интересуются только движущимися картинками?

— Ты не совсем прав, Гарри. Посмотри, сколько людей пришли на выставку.

— Да, но они ничего не смыслят в картинах, — решительно заявил он. — И пришли сюда, потому что наслушались художественных критиков.

— Не согласна с тобой, — сказала я, заметив восторг на лицах некоторых посетителей.

— Ничего удивительного, моя дорогая. Ты еще так молода.

Я подкатила его кресло к знаменитому портрету графини Чичон.

— Посмотри на нее, — сказал Гарри со вздохом. — Ну разве она не прекрасна?

Мы оба застыли перед незабываемым изображением молодой женщины, закутанной во что-то белое. Эфирное создание с тонкими чертами и мечтательным выражением лица грустно улыбалось, как бы предчувствуя свой скорый конец.

— Несчастная графиня, — заметил Гарри. — И вся эта красота и одухотворенность пошли прахом. Ты ведь знаешь ее историю?

Я покачала головой.

— Так вот, — он получал видимое удовольствие от своей осведомленности, — эта блестящая во всех отношениях женщина вышла замуж за ужасного садиста. Какого-то мерзкого выскочку-генерала, который бил ее и проматывал ее деньги, а потом бросил, сбежав с другой. Очень характерная ситуация. Она так и не оправилась от удара и умерла совсем молодой. Посмотри, как сочувствует ей Гойя в этой картине. Она внешне холодна и вместе с тем трогательна и ранима. Так и хочется обнять ее. И в то же время нас удерживает ее хрупкость. Кажется, что она сейчас растворится в воздухе. Художник как бы хочет сказать, что в нашей быстротечной жизни красота и печаль всегда идут рука об руку.

Расчувствовавшись, он немного помолчал.

— Сам-то старина Гойя старался ничего не упустить.

— Она чем-то напоминает мне Кассандру Гриффин, — заметила я, глядя на призрачное лицо графини.

— Правда? — встрепенулся Гарри.

Мы отправились дальше, делая короткие остановки перед картинами и обмениваясь впечатлениями.

— Расскажи мне еще про Фрэнсис Гриффин, — попросил Гарри.

— У меня создалось впечатление, что она не живет, а как бы играет на сцене.

— Но это весьма характерно для такого рода дам. Самые вульгарные из них не представляют своей жизни без дешевой славы. Я прогуливал массу таких птичек, когда еще мог гулять, — усмехнулся Гарри. — И заметил, что все они считают вечер потерянным, если не попадут в светскую хронику и не увидят собственных фотографий в газетах.