Джейн Хичкок - Обман зрения

На моей двери висит табличка «Оптические иллюзии». За умеренную плату я берусь расписать любую поверхность подо что угодно. Я умею имитировать мрамор, дерево, бамбук и черепаховый панцирь, а также любые архитектурные детали — арки, колонны, окна и двери. Могу заселить помещение животными, птицами и людьми, украсить гирляндами и лентами, пустить по потолку облака. Все это делается, чтобы привлечь внимание и позабавить людей, отвлечь их от реальности и заставить взглянуть, пусть даже мельком, на красоту иллюзорного мира.

Это кропотливое занятие, требующее большой усидчивости. Я не заляпываю краской холсты величиной с простыню, не испытываю муки творчества и не жду вдохновения. Не жажду славы и бессмертия. Я обычный ремесленник и лишь выполняю свою скромную работу. Меня не тяготит моя неизвестность. Я вполне довольна судьбой и не мечтаю о несбыточном.

Меня зовут Фейт Кроуэлл, мне тридцать девять, и я, как было принято говорить раньше, засиделась в девках. Этот факт доставляет мне какое-то странное извращенное удовольствие. Я никогда не стояла у алтаря, хотя один раз была от него совсем близко и даже купила себе свадебное платье. Но это совсем другая история. Подчас, возвращаясь в сумерки в пустую квартиру, я вспоминаю прошлое и размышляю, насколько иначе могла бы сложиться моя жизнь, выйди я тогда замуж. Но, оказавшись в своем крохотном жилище с котом, ситцевыми занавесками и любимыми безделушками — словом, всем тем, что так характерно для жизни одиноких женщин в большом городе, я чувствую себя вполне комфортно. После легкого ужина с бокалом вина берусь за книгу и читаю, пока меня не сморит сон.

В семь всегда просыпаюсь сама: привычка лучше любого будильника. Слегка перекусываю, принимаю душ, одеваюсь и оставляю коту миску с едой. В восемь пятнадцать я уже на улице.

Моя студия находится на третьем этаже неприметного дома из бурого песчаника, всего в десяти кварталах от моей квартиры. Мне нравится ходить пешком по утрам, когда все вокруг излучают энергию и деловитость. Изо дня в день я вижу одни и те же лица — владельцы маленьких магазинчиков, уборщики, загородные жители, спешащие на работу. Порой мы замечаем знакомое лицо и дружески киваем друг другу.

Моих соседей по дому я вижу довольно редко. Встретив кого-нибудь из них на лестнице, приветливо раскланиваюсь — и только. В Нью-Йорке не принято занимать у соседей сахар или забегать к ним на чашечку кофе, поэтому я ни с кем из них не общаюсь, что, впрочем, вполне меня устраивает.

Я живу в большом городе, потому что здесь находится моя работа, но с легкостью могла бы жить и в провинции. Когда-нибудь я обязательно туда перееду. В моей жизни есть только работа да несколько друзей. Я, конечно, одинока, по как подумаешь, сколько вокруг нервных расстройств и всяких несчастий, то получается, что мне еще повезло.

Несколько лет назад я вдруг начала страдать от бессонницы. Просыпалась среди ночи в ужасе от бессмысленности бытия — и прежде всего своего собственного. Вставала, бродила по комнате и, подходя к зеркалу, отшатывалась, увидев там искаженное лицо с лихорадочно горящими глазами, а по утрам чувствовала себя старой и немощной. Это стало отражаться на работе, дела пошли из рук вон плохо. В конце концов работу пришлось оставить — люди с нервическим темпераментом не могут создавать оптические иллюзии.

К счастью, кризис миновал довольно быстро. Через некоторое время я смогла взять себя в руки и перестала требовать от жизни слишком многого. Ведь мое пребывание на этой земле — всего лишь один шаг по бесконечной дороге бытия. Я стала воспринимать жизненные невзгоды, как некий пилигрим, который мирится с неизбежными неудобствами дальнего путешествия.

Я снова начала работать. Как это ни удивительно, но после вынужденного перерыва мастерство мое только возросло. В нем открылась какая-то новая глубина. Это заметили и мои клиенты. Вскоре посыпались заказы, и мой маленький бизнес стал процветать. Имитации вошли в моду.

Мои клиенты обычно не приходят в студию. Все заказы делаются дизайнерами по телефону. Поэтому я очень удивилась, когда в один необычно теплый апрельский день в домофоне послышался голос: «Фрэнсис Гриффин хотела бы видеть мисс Кроуэлл».

Каждый, кто хоть что-то понимает в искусстве, слышал о Фрэнсис Гриффин. Она и ее покойный муж, Холт Гриффин, начали коллекционировать картины и старинную мебель в те времена, когда и того и другого было в избытке. Собрание Гриффинов создавалось в течение нескольких десятилетий до и после Второй мировой войны. Тогда экспортные ограничения были не столь строги, как сейчас, и на мировом рынке появлялось немало подлинных шедевров. После смерти мужа Фрэнсис отдала многие картины в музеи, и среди них — лучшего Тициана, когда-либо находившегося в частной коллекции. Все, кто хоть немного интересовался искусством, знали эту пару и их прекрасное собрание.

Холт Гриффин, наследник старинного и богатого нью-йоркского рода, в отличие от многих себе подобных сделал блестящую дипломатическую карьеру. Нажив состояние на нью-йоркской канализации, семья удачно вложила его в недвижимость. В конце девятнадцатого века Элиас Холт, прадед Холта Гриффина, основал литейный завод, производивший чугунные крышки, которыми в те времена закрывали канализационные люки. Я знаю эту историю, потому что интересуюсь такого рода вещами — пикантные подробности, не имеющие практического значения, привносят в нашу обыденную жизнь некоторую остроту.

Коллекция была куплена на деньги Холта Гриффина, но главным действующим лицом была Фрэнсис, та самая дама, что преодолевала сейчас три пролета лестницы, поднимаясь ко мне в студию. Все знали, что семейными приобретениями руководила она. Ее безупречный вкус и чувство стиля вызывали уважение в самых фешенебельных кругах. Однако после смерти мужа эта легендарная собирательница и гостеприимная хозяйка стала настоящей затворницей, избегающей появления на людях.

Выйдя на темноватую площадку, я увидела, как по лестнице с девичьей легкостью поднимается стройная, безукоризненно одетая дама. На тронутом временем, но по-прежнему красивом лице сияли ясные пытливые глаза. Ей, вероятно, было уже за семьдесят, но выглядела она гораздо моложе. Прекрасно сохранившаяся женщина, в которой, как это часто бывает у богатых, было что-то не совсем естественное. Изысканная одежда, сдержанное изящество движений и несколько притворное равнодушие к убожеству окружающей обстановки — сломанным ступенькам, облупившейся краске и кислому запаху на лестничной клетке — делали ее похожей на тщательно загримированную актрису, играющую какую-то роль.