Алексей Рыбин - Ослепительные дрозды

Привычный ход концерта в этот раз был нарушен и Григорович чувствовал легкую досаду. Выходить на сцену после юмористов было хорошо, приятно и выигрышно - зал был уже достаточно разогрет, расслаблен разухабистым, на грани фола юмором одесситов и вполне готов к жесткой, фронтальной музыке "Нарцисса". А теперь, отчего-то, Бирман вставил между юмористами и Григоровичем никому неизвестного парня с гитарой.

Юмористы и конферансье столкнулись за кулисами. Конферансье, Пал Палыч Луговой, шестидесятилетний, с большим сценическим опытом господин, честно отрабатывал свой гонорар. При всей своей лютой ненависти к вокально-инструментальным ансамблям он всегда представлял их с улыбкой, которая казалась искренней даже самым резонерски настроенным зрителям, делал приветливые жесты, шутил, острил и поблескивал глазами. Иной раз, даже румянец выступал на бледном, испитом лице Пал Палыча - так он старался.

Григорович почувствовал недоброе. Такие высокие профессионалы, как одесситы и Пал Палыч просто не могли столкнуться за кулисами, тем самым нарушив ритмичный ход концерта - пусть, на несколько секунд, но, все-таки... Дело, явно пошло наперекосяк.

- Козлы, - отчетливо произнес Пал Палыч после того, как Марк, юморист ростом повыше наступил на его идеально отполированный ботинок.

- А пошел ты, - устало процедил Марк, дрожащей рукой расстегивая ворот демократичной, клетчатой рубашки.

- Сам пошел, - злобно бросил Пал Палыч и, мгновенно преобразившись, засияв своей привычной улыбкой вышел на сцену.

- У нас в гостях... Подарить вам свои песни... Солнечный Новороссийск... Василий Леков... поприветвтуем...

Григорович слушал вполуха. Василий Леков - тот самый парнишка, который в поезде точил слезу над солянкой стоял рядом с ним. В руках у парнишки была гитара - обшарпанная, советского производства, на таких Григорович не играл уже года три - западло преуспевающему музыканту играть на дешевом инструменте производства фабрики Луначарского.

Парень был бледен впрозелень.

"Как бы в обморок не хлопнулся на сцене", - подумал Григорович. - Ишь, нервный какой."

- Пошел, - прошипел Бирман и парень, ссутулясь, едва ли не волоча за собой гитару поплелся на авансцену к микрофонной стойке.

"Завалит сейчас концерт, - подумал Григорович. - Сразу видно - никакого профессионализма.".

Парнишка застыл перед микрофоном. Ссутулился еще больше. Зал молчал.

"Ну, покажи себя", - подумал Григорович и тут парень на сцене встрепенулся, поднял голову, взглянул в зал, неожиданно став выше ростом то ли сутулится перестал, то ли на цыпочки приподнялся - Григорович не видел из-за кулис.

- "Атташе", - сказал парень в микрофон.

Атташе из папье-маше

Шеф отдела потрошения издохших мышей

Обещал нам по свершении решений рай в шалаше

Атташе из папье-маше

Пусть зашившись в прошеньях изошел-замшел

Все ж муштрует шумом пизженных маршей наш ашрам алкашей

Атташе из папье-маше...

Много выше д'Артаньяна для своих Планше

Знает ушу и внушением шлет в туше

Атташе из папье-маше...

Не пропустит и шепота мимо ушей

Держит наши тощие шеи на карандаше

Атташе из папье-маше

Ты обещал защищать нас от крушений по навешиванию на уши лапши

И не слышать на своем возвышении

Как шурша съезжают наши крыши по анаше

Атташе из папье-маше

Не сидел в траншее во вшах и парше

Откуда же засохшая кровь на его палаше

Атташе из папье-маше

Вечно перемешивает штампы с клише

И никто не решит, что таится в душе

Зал молчал. Каменно молчал. Железобетонно.

Странного парня с гитарой, наоборот, молчание зрителей раззадорило.

- "Праздные боги", - нараспев крикнул он в микрофон и отчего-то рассмеялся. Странный был этот смех, нехороший какой-то. - Инструментальная композиция.

"Блин, что он несет? Какая на хрен композиция?

Григорович покосился на Бирмана.

Как не странно, администратор мероприятия сиял как начищенный пятак. На миг торжествующе глянул на Григоровича и снова, отвернувшись, стал жадно смотреть на сцену..

"Чудны дела твои, Господи, - подумал Григорович.

Леков начал играть. Ядрен батон, ну и техника. Искусственные флажолеты, несколько мелодий, сливающихся в одну. Где же он учился? У кого?!

Каллоподия, церковный византийский распев, доводилось как-то слышать. Ага, а это... это он у "Битлов" попер, но переиначил... Опаньки! Сантана.. Ну-ну...

Теперь парень приплясывал возле микрофонной стойки, тряся гитарой и заставляя микрофон выть.

Неистовый набор звуков, который Леков чудесным образом исхитрялся высекать из дешевой гитары начал разреживаться, стихать, пока не вылилась из него одна-единственная мелодия - "Боже царя храни" из оперы "Иван Сусанин". Той самой. Которую композитор назвал "Жизнь за царя", а большевики переименовали.

Не доведя мелодию до конца, шизовый парень вдруг оборвал исполнение и неуклюже поклонился залу.

Что навсегда запомнится Григоровичу - это взгляд Бирмана. Странным он был, этот взгляд. Казалось, жил отдельно от покрасневшего потного лица, от рта с отвисшей челюстью, от мясистого, в лиловых прожилках носа. От всей мешковатой фигуры администратора, от его одышки, от вечного приторного запаха дорогого, но одновременно какого-то очень уж раздражающе-назойливого запаха одеколона.

- Дрозды, - устало сказал Леков.

- Чего? - крикнули из зала.

- Дрозды, - пояснил Леков. - Песня просто.

- Ну, давай, - отозвался невидимый в потемках хриплоголосый и, судя по интонациям, не очень трезвый зритель.

- А вы слыхали, как поют дрозды? - ехидно, словно принимая правила игры, спросил Леков у нетрезвого зрителя, словно найдя в нем единственную родственную душу.

Зал настороженно молчал. Не отзывался и тот, нетрезвый аноним. Притихший где-то в последних рядах.

- Не-е-ет, - широко улыбнувшись - Григорович, хотя и не видел лица Лекова, мог поклясться, что тот широко и нагло лыбится в зал.

- Не-е-ет, - повторил Леков и поднял руку. Помахал предостерегающе пальцем.

- Не те дрозды, - убежденно продолжил. - Не полевые.

В зале раздались смешки.

- А дрозды, - посерьезнел Леков и заговорил в манере лекторов общества "Знание". - Дрозды - волшебники-дрозды.

Сделал паузу.

Хихиканье в зале, кто-то робко свистнул.

- Волшебники, - строго повторил Леков, глянув в ту сторону, откуда раздался свист. - Волшебники, - совсем уже суровым тоном в третий раз произнес он - Дрозды. Певчие избранники России.

Ударил по струнам изо всей силы. Бешеный, моторный ритм.

- Йе-е-е-е, - дикий крик, шаманский танец вокруг микрофонной стойки.

"Да это же чистый панк-рок, - изумленно подумал Григорович. - Надо же... На одной акустической гитаре. А Бирман-то, что, совсем с ума спятил? Повяжут же всех... К едрене матери...".