Елена Арсеньева - Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)

— Да нет, она просто ночевать не ночевала, а так не выписывалась.

— Понятно. Ну, словом, вы меня поняли, Оксана? — властно сказала она. — Кто бы меня ни спрашивал — я уехала, в моем номере живет другой человек.

— Ой, погодите, там телефон! — вскричала Оксана, сорвалась со стула и кинулась из номера, как обычно, сопровождая свой бег топотом.

Алёна устало откинулась на подушку, тупо разглядывая плафон на потолке. «Надо сказать Оксане, что люстра не работает», — мелькнула мысль — да тут же и забылась.

Как-то все… нелепо. Нелепо до невозможности, а почему? И зачем, зачем все это нагорожено?!

Торопливо простучали Оксанины шлёпки по кафельному полу коридора. Голубые глаза ее были круглыми:

— Вы как в воду глядели! Это вас спрашивали! Это был он! Я по голосу узнала! И я ему сказала, что вы только что уехали в аэропорт.

— А он?

— Он выматерился, — сказала Оксана с плохо скрываемым злорадством. — Очень рассердился. Даже не думала, что Нодик может так выражаться!

— Кто?!

— Ну тот, кто звонил. Я ж говорю: он приходил в прошлый раз.

— Так вы его знаете, что ли?!

— А тогда с какой печки я упала, что так запросто номер ему показала? Конечно, знаю.

— Погодите… — спохватилась Алёна. — Вы говорили, этот мужчина пришел и Танютку спросил. Он что, ее знакомый?

— Дак он же ж ее мужа, Борика, двоюродный брат! — пояснила Оксана. — Нодя его зовут, Нодик. А то с откуда ж я его знаю?!

«Хорошо, что я сижу», — второй раз подумала Алёна.

А впрочем, не так уж она была и удивлена, если вспомнить, что говорил о своем враге Жора.

В это самое время Ромка катал на своем аквабайке очередных девиц. Обе девицы сидели сзади, не осмелившись управлять байком сами. Одна держалась за Ромку, вторая за подругу. Он вдоволь помотал их по волнам, наслушался их криков.

— Вы обещали яхту поближе показать! — прокричала одна в самое ухо.

— Конечно!

Ромка повернул к яхте.

На борту стояли двое мужчин. Ромка немного огорчился. Он с гораздо большим удовольствием посмотрел бы на красивую блондинку с потрясающими титьками.

Ромка заглушил мотор.

— Что, новых русалок привез? — крикнули с борта. — Да какие красотульки! Сетку спускать?

Девчонки воодушевились. Теперь, когда байк не бросало так, страх прошел, да еще и комплименты подогрели…

— А можно я сама попробую сесть за руль? — осмелилась одна.

— Ты что, с ума сошла, мы ж потонем! — завопила другая, ужасно злясь, что эта мысль не пришла в голову ей.

— Не потонем, я сяду сзади и буду контролировать управление, — сказал Ромка и соскользнул в воду. — Давайте, перебирайтесь на мое место.

— Не, ну ты только глянь! — удивлялся один из мужчин. — Опять тот же спектакль разыгрывают! Сейчас она свалится!

Но девушка не свалилась, а ловко перебралась на сиденье водителя.

— Погодите! — приказал Ромка, который в это время бултыхался около яхты, придерживаясь за якорную цепь. — Пока я не сяду, управления не касайтесь, договорились?

Девушка, уже напуганная собственной смелостью, молча кивнула.

Ромка оттолкнулся от цепи, ловко влез на байк и сел между девчонками.

— Покедова! — махнул он рукой мужчинам, стоявшим на борту яхты.

— Да пошел ты! — сказал один.

Второй только усмехнулся и промолчал.

— Вы спрашивали, какие фильмы Веры Васильевны мне больше всего нравятся? — сказал Гришин-Алмазов, возвращаясь в номер.

Лицо его было совершенно невозмутимо, и никто не мог бы догадаться, что только что произошло. Только Шульгин, который очень хорошо знал губернатора, понял, что он разгневан. Но точно так же хорошо он понимал, что ни о чем узнавать не стоит.

Мигом поняла это и Вера. Она очень странно чувствовала себя… Казалось, с той минуты, как Гришин-Алмазов надел ей на палец этот несуразный, но такой очаровательный перстень, между ней и одесским диктатором возникла странная связь. И дело было не в обычной признательности за оригинальный и, конечно, очень дорогой подарок. Возможно, она что-то преувеличивала со свойственной женщинам вообще, а ей — в особенности мнительностью, возможно, она сыграла слишком много романтических ролей, возможно, она была просто взволнована… однако сейчас ей казалось невозможным назвать этого человека «господин Гришин-Алмазов» или «господин губернатор». Очень хотелось обратиться к нему по имени-отчеству, Алексей Николаевич, а лучше — назвать просто Алексеем…

Нет, это невозможно, ненужно, это неприлично, в конце концов!

Да что с ней такое?!

Она крутила перстень на пальце, делая вид, что полностью поглощена новой игрушкой, а сама с особым вниманием слушала, что говорит Але… Гришин-Алмазов. Какой фильм ему по душе?

— В общем-то, я все видел, — сказал он в это время. — Некоторые даже по нескольку раз.

Чардынин покровительственно кивнул, сразу представив себе диктатора в зале роскошного синематографа, где его признают завсегдатаем и дают билеты на лучшие места.

Шульгин, который был посвящен в некоторые личные тайны диктатора, в том числе — о некоей комнате, превращенной в домашний синематограф, где помещались два-три зрителя, лукаво прижмурился.

Вера не поднимала глаз от перстня, но почему-то Гришин-Алмазов чувствовал себя так, словно она с него глаз не сводит. Вульгарная сцена в вестибюле «Бристоля» уже не тревожила его, он чувствовал себя совершенно счастливым. Если это поможет ему избавиться от Лидии, которая стала чрезмерно навязчивой в последнее время, — что же, прекрасно! И очень вовремя, потому что он не помнил, когда желал чего-то так страстно, как желал эту женщину с не то серыми, не то черными глазами, женщину, которой тайно поклонялся уже много лет — и вот надел ей на палец кольцо…

В этом было нечто столь же значимое, как в венчании, и хоть Гришин-Алмазов был человеком женатым, обвенчанным, сейчас это для него не имело значения.

Более опытный и более хладнокровный Шульгин смотрел на него и понимал, что в этом опьянении влюбленностью в живую Веру Холодную нет никакого отличия от влюбленности в ее экранный образ. Но, разумеется, эти мысли он оставил при себе, потому что, во-первых, не хотел — и опасался, чего греха таить! — обидеть друга, а во-вторых, он видел, как засияла Вера.

«Они необычайно подходят друг другу, эти двое, — вдруг обнаружил Шульгин. — Между ними может случиться многое… если они оба дадут себе волю. Или не случится ничего, и они оба будут жалеть об этом всю жизнь!»

И тут же, со свойственной ему насмешливой философичностью, он подумал, что жалеть, может быть, придется не столь уж долго, ибо в это безумное время жизнь каждого может оборваться в самый неожиданный момент.

А Вера между тем ждала, какой фильм назовет Гришин-Алмазов. Она была не глупее Шульгина… В кого из многочисленных красавиц, образ которых она принимала, влюбился одесский губернатор?