Елена Арсеньева - Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)

Неужели это правда — то, что он сейчас услышал?! Неужели близость смерти способна так изменить людей?!

Да уж, никогда не знаешь, что придется испытать и как себя в этом случае поведешь. Сейчас-то он здоров, как бык, а случись с ним то, что случилось с тем, кто ему позвонил… Неизвестно, конечно, как бы он себя повел. Тоже, наверное, начал бы искать везде, где только можно, бабки на лечение. Хотя… хотя все равно помирать!

Но хоть потом, не так сразу, когда-нибудь, не сейчас…

Он задумчиво поднялся на палубу.

Тот, кто ему звонил, пообещал страховку. Кое-что на тот случай, если на берегу его все же сцапают. Мало ли, в самом деле, что стукнет в голову ментам! Вдруг решат изменить меру пресечения?! Пока у него всего лишь подписка о невыезде, которая его никак не ограничивает.

Он недоверчиво покачал головой. Нет, рано мечтать. Надо сначала получить доказательства… эту самую страховку… Тогда можно будет если не поверить, то хотя бы начать верить.

Мария Васильевна стояла у балюстрады и смотрела в темное море. Вниз уступами уходил прекрасный сад. Оттуда при каждом порыве ветра доносилось благоухание акаций и лип, которое сейчас заглушало все остальные садовые ароматы и запах моря. Когда вечерами было неспокойно на душе, не было для нее ничего лучше, чем пройти через оранжерею, которая лежала между дворцом Воронцовых и колоннадой на берегу, и ощутить биение свежего ветра в лицо.

Она смотрела в звездное небо, нависшее над неровно вздыхающим внизу, под обрывом, морем, и украдкой даже от самой себя смахивала слезы. Хотелось бы думать, что глаза слезятся от ветра, но она-то знала, что просто плачет.

Плачет о том, что за каждой встречей неизбежно следует разлука, как за рождением — смерть. Не сразу — после нескольких блаженных мгновений (а это именно мгновения в сравнении с вечностью!), во время которых человек успеет поверить, что поймал счастье, как чудную птицу, что оно будет всегда сидеть в клетке его чувств. Но…

О, это проклятое «но», которое неотступно следует за нами и порой высовывается из-за левого плеча, подобно лукавому!

…Вот так же она стояла здесь в ту первую ночь, когда новый городской голова прибыл, наконец, в свою резиденцию, побывав на торжественном обеде в свою честь и почтив своим присутствием бал. Мария Васильевна обожала танцевать и готова была оставаться на балу до полуночи, несмотря на усталость, однако при первом же взгляде, которым она окинула танцующих, настроение ее резко упало, а усиливающаяся мигрень сделала пребывание светлейшей княгини на балу, конечно же, невозможным.

Того, кого она мечтала увидеть, не было.

Семен Михайлович сочувствовал жене, но был искренне рад уехать. Ему не терпелось оказаться в доме, где прошло его детство. Он первым делом бросился в детскую. Она была очень скромно, но мило обустроена, на стенах висели портреты графа Михаила Семеновича в молодости и князя Семена Михайловича ребенком. На этом небольшом портретике была надпись: «Хочу жить, чтобы вас любить!» В полу были вделаны инкрустированные камнем солнечные часы, напоминающие молодым, как быстро летит время…

Но на все эти милые мужу детали, которые навевали ему прекрасные воспоминания, Мария Васильевна смотрела равнодушно, как и на окружающую ее роскошь.

На стенах кругом висели итальянские картины. Двери столовой — с янтарными ручками и филенками под ляпис-лазурь и бронзу — доставили из Михайловского дворца в Петербурге.

Семен Михайлович восторженно рассказывал, что камин из очень дорогой мозаики en pierres fines, то есть украшенный драгоценными камнями, тоже был доставлен из Михайловского дворца и куплен старшим Воронцовым за непомерно высокую цену. Император Александр распродал все имущество рокового дворца, где был убит его отец, а саму комнату, где совершилось убийство, замуровали, чтобы ее никто и никогда не нашел.

Марии Васильевне было страшно смотреть на вещи из Михайловского дворца, воспоминания детства мужа ее ничуть не умиляли, а итальянскую живопись она никогда не любила, в отличие, скажем, от французской.

Ее снедало странное нетерпение. Это было не то страх, не то предчувствие счастья.

Наконец муж уснул, а Мария Васильевна в одном пеньюаре, накинув только большую кашемировую шаль, выбралась из дворца. Она примерно запомнила путь, который вел к колоннаде, и прошла туда по слабо освещенной галерее, которая вилась вокруг оранжереи и была украшена испанской мебелью.

Она встала над морем в безотчетной надежде на чудо, которого ждала с того мгновения, как ее глаза встретились с глазами Григория Маразли.

Что-то должно было случиться! Он придет! Он не может не прийти! Каждый, самый легкий шорох чудился ей его шагами! Конечно, вокруг дворца есть охрана, но разве это остановит мужчину, который хочет… хочет…

Неужели она неправильно прочла выражение его глаз, ту жажду немедленного обладания, ту страсть, то обещание, которые увидела в них… или ей показалось?

Придет? Не придет?

Что-то зашуршало в кустах. Это мог быть какой-нибудь зверек…

— Кто здесь? — спросила она без тени страха, опьяненная своей странной, непоколебимой уверенностью.

Мужчина в черном плаще легко перемахнул через балюстраду.

На миг Мария Васильевна увидела его силуэт на фоне белых колонн — и тотчас он канул во тьму.

— Кто здесь? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал строго, но он дрожал от предчувствия счастья.

Из темноты протянулась рука, стиснула пальцы Марии Васильевны, потянула ее к себе…

Она вдруг забыла все, забыла всю свою жизнь, и имя, и титул, и годы, и мужа, и сына, и все минувшие любови — она почувствовала себя юной девушкой, которая впервые оказалась в объятиях возлюбленного мужчины.

Так это началось. Их тайные встречи длились не один год.

Но все начала обречены идти к концу…

Почему? Что произошло? Как он мог разлюбить? Когда это случилось?!

Мария Васильевна думала об этом непрестанно, силясь понять, что же, почему произошло?

Вот и сейчас она искала ответ в шелесте листьев, в аромате цветов, в шуме моря…

Ответа не было.

Вдруг издалека донесся чуть скрипучий звук музыки. Еще один… Звуки складывались в мелодию. Это шарманка, поняла Мария Васильевна. Может быть, та самая, которая играла, когда они увиделись впервые!

Ох, как живо вспомнилось то мгновение, и нежный голос маленькой певицы, и его полные страсти глаза, когда он переводил немудреную песенку:

Мне кольцо любимый подарил

И носить велел, ни разу не снимая.

Но давно прошли те нежные дни мая…

Знаю, он меня не разлюбил,

Только я к нему уже остыла,

Для другого я его забыла —

И теперь его колечко мне тесно,

Уж не радует, а палец жмет оно.