Елена Арсеньева - Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)

Через минуту настала тишина.

Делафар решился, наконец, выглянуть из-за газеты — и чуть не упал со стула, увидев, что одесский диктатор смотрит на него в упор. На лице его играл яростный румянец… Делафар отчетливо представил себе, как эта рука с длинными пальцами — у Гришина-Алмазова были пальцы удивительной красоты, которым мог позавидовать любой пианист! — выхватывает из кобуры револьвер.

«О каком перстне она говорила?» — мелькнула мысль, которая в это мгновение показалась ужасно глупой.

— А, это вы… — процедил диктатор, видимо, узнав Делафара. — Что вы тут делали за этой газетой?

И глаза его сузились, внезапно став похожими на прорези прицела.

— Я, — панически вздохнул Делафар, — я спал… я уснул… сидел и уснул…

Брови Гришина-Алмазова чуть приподнялись, но безумие ушло из глаз.

— Понятно, — сказал он, кивнув. — Вы спали… подчеркиваю, спали. И ничего не слышали. Подчеркиваю — ничего.

«Подчеркиваю — не слышали», — чуть не брякнул Делафар, но благоразумно прикусил язык.

Губернатор ушел.

Вестибюль опустел. Однако Делафару теперь казалось, что глаза невидимых наблюдателей так и сверлят его.

Он больше не мог здесь оставаться и поспешно вышел на Пушкинскую.

Немного постоял, утихомиривая бешено бьющееся сердце. Страх уходил. Трезво работал его холодный мозг, оценивая то, что стало известно сегодня.

Два слова вспыхивали в мозгу: цветы… перстень… перстень… цветы…

Вроде бы мелочи, но…

Делафар в глубокой задумчивости побрел по Пушкинской. Оглянулся… Бесподобно-прекрасный, помпезно-роскошный «Бристоль», который всегда напоминал ему красивейшие здания Парижа, уже скрылся в густой, сырой тьме, пахнущей морем.

— Bon soir, — вдруг шепнул кто-то над самым его ухом.

Постепенно Алёна пришла в себя, а когда они причалили, слезы уже высохли вместе с брызгами морской воды. Она даже смогла улыбнуться Ромке, когда он подал ей руку, чтобы сойти с аквабайка.

— Что это было? — спросил он в полном недоумении. — Что вы затеяли? Зачем? Я когда Арнольду позвонил, он меня чуть не сожрал по телефону. И велел немедленно возвращаться и вас забрать.

— А что же он сам не приехал? — спросила Алёна. — Если уж так забеспокоился?

— Он просил сказать, чтоб вы его обязательно подождали здесь, на Лонжероне. Он приедет, конечно, приедет. Просто сейчас какие-то срочные дела… насчет каких-то копий какой-то ювелирки, я не понял. Да еще у него какой-то родственник умирает или знакомый, я точно не знаю. Хлопот полон рот.

— Но его родственник — это и твой родственник, правда? — невесело посмотрела на него Алёна. — Ты же племянник Арнольда? Или нет?

— Да как сказать, — безразлично пожал плечами Ромка. — Я племянник не столько Арнольда, сколько его бывшей жены. Она сейчас в Америке живет. На фотках та-акая… ну просто супермодель, с ума сойти. С белыми волосами и бюстом умопомрачительным, вроде как у той блондинки с яхты. Они только поженились — лет пятнадцать назад, я еще вообще пешком под стол ходил, — а у Арнольда как-то дела не ладились, ну, а ей внезапно подвернулся какой-то богатый америкос, она Арнольда бросила, за этого пиндоса выскочила и укатила с ним в Штаты. С тех пор о ней никто ничего не знает, ни моя мама, ни бабушка. Она даже им не писала, вы это представляете?! Главное, мы как раз вчера только с мамой про нее вспоминали. Я вечером был у своих, в Аккермане, хотел в ночь вернуться, мне ж с утра на работу, а мама говорит: «Сегодня у Лельки день рождения, давай хоть за нее выпьем, если ее с нами нет». Ну, мы и посидели с родителями, я только сегодня примчался, еле успел к открытию пляжа.

— Да? — проговорила Алёна задумчиво. — А мне Арнольд не говорил, что был женат…

Она изо всех сил старалась, чтобы голос звучал равнодушно, но не была уверена, что ей это удалось.

— Да не берите в голову! — всполошился Ромка. — Это давняя история, я ж говорю. Там все давно окончено, Арнольд о ней и не думает… Я точно знаю, мы ж постоянно общаемся. Он заботливый, помог мне с Аккермана уехать, в Одессе устроиться, в строительный поступить, комнату на Софиевской мне снял, сам за нее платит… Он классный! Не, даже не думайте про Лельку, это такая хня! Не о чем беспокоиться!

— Совершенно верно, — кивнула Алёна. И не покривила душой. Она искренне считала, что бывшая жена Арнольда совершенно не стоит ее беспокойства. Для беспокойства имелись более серьезные основания. И куда более современные.

— Ну ладно, я пойду, — сказала Алёна. — У меня тоже дела есть.

— Но Арнольд же велел, чтобы вы его подождали! — схватил ее за руку Ромка.

— Ах да, — кивнула Алёна. — Конечно, подожду. Я еще позагораю. Только сумку заберу.

Они направились к спасательной станции, около которой нетерпеливо щебетала стайка весьма условно одетых хорошеньких девчат.

Сашко, поигрывая бицепсами, сурово прикрикнул:

— Ромка, кончай волынить! Клиентура сохнет!

Алёна взяла свою сумку, понаблюдала, как Ромка и Сашко рассаживают красоток на два байка и отчаливают, убедилась, что обоим ихтиандрам совершенно не до нее, и поспешно пошла с пляжа.

Ноги все еще дрожали, надо было поесть. Отовсюду дразняще пахло шашлыками, но Алёне не хотелось задерживаться на пляже, а потому она нашла в себе силы взобраться по довольно крутой лестнице, усыпанной соцветьями желтой акации и раздавленной шелковицей, на обрыв, потом прошла по-над морем вдоль чего-то вроде каменной крепостной стены — на табличке было написано, что это Карантинная стена, ограждавшая в былые времена Карантинную гавань, где отстаивались суда, пришедшие в Одессу, чтобы не завезти в город какую-нибудь иностранную заразу, — все ноги перемазала в шелковице, надышалась неудержимо желтеющей, пожухлой, одуряюще пахнущей травой, а потом вдруг оказалась на углу неширокой улицы, одну сторону которой являл из себя парк Шевченко, а вторая была застроена зданиями, хоть и изрядно обветшавшими, но настолько красивыми и гармоничными, что Алёна снова вспомнила о Париже. Она подошла к одному из домов — серому, великолепному, в стиле модерн конца XIX — начала XX века, с фасадом, украшенным полукруглыми балконами и — на самом верху — барельефом женской головы с петлей на шее, — и прочитала название улицы. Вернее, улиц, поскольку дом стоял на углу.

С одной стороны было написано: «Переулок Нахимова (Барятинского)». С другой стороны — «Улица Маразлиевская».

Маразли… великая персона Одессы!

Как ни странно, Алёнино взбудораженное настроение от быстрой ходьбы начало возвращаться в обычное свое состояние: философско-изыскательское.

В ту минуту, когда она уже почти успокоилась, вдруг зазвонил телефон.

Алёна достала его из сумки и увидела извещения о четырех неотвеченных вызовах. На дисплее высвечивался номер Егора Рыжова.