Ирина Лобусова - Без суда и следствия

У подъезда стояли милицейские машины. Возле одной из них стоял коренастый омоновец небольшого роста. Он окинул меня дерзким, презрительным взглядом и плюнул на асфальт. Я резко затормозила, вышла из машины, с остервенением захлопнув дверцу, бросилась в подъезд. В вестибюле находились двое омоновцев. Я стала бегом подниматься по лестнице. Пустота отражалась от стен. Кто-то внутри оглушительно кричал о том, что я могла бы двигаться быстрее. А потом с Лестничной площадки я увидела распахнутую дверь своей квартиры. Я еще не знала, что произошло, только каким-то внутренним чувством понимала, что это — беда, непоправимая, страшная. Потому что не может быть ничего страшней, чем возвращаться домой и видеть настежь распахнутой дверь своей квартиры.

В прихожей я проталкивалась среди массы тел, облаченных в милицейскую форму, я рвалась сквозь них, мне казалось, что я топчусь на одном месте. Мне казалось, их было слишком много, заполнивших даже малейший просвет. Я рвалась сквозь живую стену, расталкивая кого-то руками, ничего не различая вокруг. И, ворвавшись в комнату, я закричала очень громко в окружившую меня пустоту, закричала, не слыша звука собственного голоса, но, наверное, достаточно громко, чтобы находящиеся в комнате повернулись ко мне.

— Что здесь происходит?

И тогда я увидела Андрея. Он сидел в кресле и держал перед собой руки, неестественно их согнув (мне сразу не пришло в голову, что черные браслеты на его запястьях — наручники). Пронырливый тип с фотокамерой снимал то комнату, то Андрея. Двое омоновцев стояли за креслом. Еще двое рылись в шкафу, переворачивая ящики вверх дном, в центре стоял следователь из прокуратуры. Сосед-бизнесмен и какая-то женщина рядом с ним жались на диване. Несколько секунд я разглядывала картину полного разгрома в комнате, затем повторила более спокойно:

— Что здесь происходит?

Следователь из прокуратуры подошел ближе, поморщился и сказал;

— Не кричите!

— Что здесь происходит?! Это мой дом, и я вас сюда не звала!

— Гражданка Каюнова, согласно статье Уголовного кодекса Российской Федерации в вашей квартире производится обыск. Вот ордер на обыск, подписанный прокурором.

Дрожащими руками я развернула бумагу, которую он мне протянул, — это действительно был ордер на обыск с подписью прокурора.

— Но я не понимаю, при чем тут обыск?

— Согласно статье 102-й Уголовного кодекса Российской Федерации ваш муж Андрей Каюнов арестован по обвинению в предумышленных убийствах Димы Морозова, Тимура Кураева и Алеши Иванова. В течение трех суток со времени ареста ему будет предъявлено обвинение.

Постепенно до меня стал доходить смысл его слов.

— Но это невозможно! Это какая-то чудовищная ошибка! Мой муж никого не убивал! Это ложь!

Я бросилась к Андрею — и остановилась как вкопанная, разглядев наручники. Мой муж посмотрел мне в глаза и сказал очень тихо:

— Таня…

Я резко повернулась к следователю:

— Вы не имеете права его арестовывать и обвинять! Это незаконно! Я буду жаловаться куда только можно! Это грязный поклеп и ложь! Вы не имеете права его арестовывать!!!

Следователь снова помахал перед моим лицом какой-то бумажкой.

— Ордер на арест, подписанный прокурором города.

А потом сразу стало темно — на несколько непостижимых секунд. Их хватило, чтобы я прислонилась к шероховатой поверхности стоящего рядом шкафа. В комнате слышался лишь протяжный скрип выдвигаемых ящиков, которые переворачивали, предварительно перерыв, прямо на стол. Горло сжал какой-то спазм, и я не могла произнести ни звука. Темнота стала медленно отступать. Было необходимо двигаться, что-то говорить, куда-то идти, чтобы показать себе самой — я еще жива, это не смерть, просто так продолжается мое существование на земле… Я хотела сойти с этого места. Андрея стащили с кресла и поволокли в спальню, за ним проследовали двое понятых и следователь, какой-то из омоновцев толкнул меня по направлению к двери. В спальне продолжился обыск. Я стояла в дверном проеме. Мои платья валялись на полу, постельное белье сдернули с кровати и швырнули в угол, личные бумаги (письма друзей, открытки, записки), мои старые институтские конспекты были разбросаны по всей комнате и белели поверх одежды, эскизы Андрея, его краски — все это скомканное, изорванное бросили в одну кучу под стол. Один рылся в моем туалетном столике — он методично вынимал ящик за ящиком, открывал все коробки, простукивал дно, стенки, потом на пол летела моя бижутерия и косметика, раскрытые духи выливались на ковер, создавая дикую удушливую атмосферу. Второй орудовал в шкафу — просматривал, прощупывал наши вещи. А я стояла на пороге и смотрела на них. Понятые жались на нашей кровати. Андрей с омоновцами и следователем находились в противоположном от меня углу. На спинке кресла повис мой лифчик. Это был очень красивый, дорогой и совсем новый лифчик — я надевала его всего два раза. С горечью мне подумалось, что больше я не смогу надеть эту вещь никогда.

И внезапно уже вторично дикий спазм сжал мне горло. Лифчик на спинке кресла — это было недопустимо, словно чья-то грубая рука вторглась в мою интимную жизнь, словно на поругание всех этих глазных пар было выставлено что-то беззащитное, очень личное, глубинное, мое. Это было ужасно, чудовищно. И дело не в том, что на интимную принадлежность моего туалета пялились злорадствующие чужие лица, а в том, что я не могла им помешать, ничего не могла сделать, скрыть, словно во мне самой уже не было ничего. Это было как по сердцу ножом. И вдруг я поняла, что сейчас закричу, что буду кричать, как озверевшее, потерявшее человеческий облик животное, до тех пор, пока не сойду с ума, пока не растворюсь в темноте от собственного крика.

Процессия вернулась из спальни в гостиную. Двое понятых стали подписывать какую-то бумагу, потом я увидела, что ее подписывает Андрей. Потом следователь подошел ко мне:

— Подпишите!

— Что это?

— Протокол обыска в вашей квартире.

— И что вы нашли?

— То, что искали.

— Еще один труп? Или холодильник с человечьими окорочками?

— Подпишите протокол обыска!

— Не подпишу!

— Не понял?

— Я ничего подписывать не буду! Его лицо посерело.

— А ну немедленно подписывайте, иначе я привлеку вас за соучастие! Вы обязаны подписать!

— Нет, не обязана! И вы не имеете права меня заставлять!

— Подпишите по-хорошему! А иначе будет хуже вашему мужу!

Я взяла бумагу и на всем свободном пространстве, которое оставалось после предыдущих записей, размашистым почерком написала: «Мой муж невиновен! Я не согласна с нарушениями юридических прав моего мужа! На меня было оказано давление со стороны следователя! Мой муж невиновен, и обвинять его никто не имеет права!»