Давид Сурдо - Тайный дневник да Винчи

— Должно быть, здесь, — повторил Клод, забивая в землю последний кол, обозначая место (если только он снова не ошибся), где в течение долгих столетий покоилась волнующая тайна, обладать которой страстно желали очень многие.

Флоренция, 1503 год

Дюжина рук, вооружившись молотками, выстукивала по долотам частую дробь; нервное стокатто, сливаясь, создавало своеобразную симфонию, раздражавшую слух. В лучах света, проникавшего в окно мастерской, крупинки мраморной пыли, висевшей в воздухе, сверкали как бриллианты. Мастерская Леонардо да Винчи располагалась в центре города, по соседству с площадью Синьории. Молодые проходили обучение у маэстро, постигая искусство ваяния под его руководством.

— Представьте, как с каждым ударом по камню ваша душа тоже обретает более совершенную форму, — наставлял учеников Божественный.

В глубине просторного зала, на одном из массивных деревянных столов (достаточно прочных, чтобы выдержать вес мрамора), стояла почти законченная работа Леонардо — бюст малопривлекательной флорентийской дамы, Лизы Герардини. Скульптурный портрет мастеру заказал ее муж, синьор Франческо ди Бартоломео ди Дзаноби, богатый неаполитанский банкир, носивший титул маркиза дель Джокондо. [2] Согласно распространенной версии, муж моны Лизы, Франческо дель Джокондо, был флорентийским купцом. Леонардо осталось только сообщить форму носу, довольно широкому и длинному. Деликатнейшая задача: как, не погрешив против истины, не ранить чувства заказчика чрезмерным сходством с оригиналом. Глаза удались неплохо, мастер лишь слегка приукрасил действительность. И бесспорно удачным оказалось решение немного уменьшить пухлость щек раздобревшей синьоры и превратить суровую складку губ в тень мимолетной улыбки. Теперь предстояло довести скульптуру до совершенства, сняв совсем немного мрамора, и портрет готов. Но для завершающей работы необходима сосредоточенность, мастеру следовало отрешиться от учеников и оглушительной какофонии, созданной их прилежанием. Бросив последний взгляд на незаконченный бюст, Леонардо с дивной осторожностью приставил острие резца к тому месту, где намечался нос, и поднес головку молотка почти вплотную к противоположному концу инструмента, намереваясь легчайшими ударами удалить излишки камня: операция требовала исключительной точности.

— Маэстро-о-о!!! — раздался за спиной пронзительный вопль Салаи [3] Андреа Салан или Салаино. , любимого ученика Леонардо.

От неожиданности мастер дернулся, споткнулся о скамеечку, врезался лбом в макушку статуи и, попытавшись сохранить равновесие, рефлекторно взмахнул рукой, сжимавшей молоток. По чистой случайности молоток опустился прямиком на долото, а оно, в свою очередь, вонзилось в заготовку носа: кусок мрамора откололся и отлетел к стене. Салаи, увидев, что натворил, опрометью выскочил из зала. Все в мастерской словно оцепенели, уставившись сквозь мраморную дымку, клубившуюся в воздухе, на испорченную скульптуру и на Леонардо: потрясенный случившимся, он завороженно взирал на учиненные повреждения. Вдруг из горла Божественного вырвался гортанный стон, из глаз покатились слезы ярости. Но отчаяние, как ни удивительно, помогло сохранить выдержку. Леонардо обуздал всколыхнувшуюся ярость. Он только стиснул зубы, вытер слезы рукавом туники, дернул себя за волосы и длинную седую бороду и обнял скульптуру: последнее объятие, словно последнее прости. В следующий миг он, сделав над собой усилие, решительно столкнул бюст на пол. Восхитительный мрамор распался на две половины, и множество мелких осколков разлетелось по полу, составив компанию останкам злосчастного носа. Творение мастера, лишь слегка деформированное, в результате погибло навеки.

— Салаи! — закричал Леонардо, причем в его голосе невозможно было уловить даже слабых признаков гнева. По пути к выходу он приказал остальным ученикам: — Продолжайте работать.

Леонардо не успел разыскать провинившегося паренька. Другой ученик, кому в тот день поручили дежурить у входной двери и принимать посетителей, стремглав выскочил из-за угла коридора, едва не сбив маэстро с ног. К счастью, очень худенький ребенок ухитрился притормозить до столкновения.

— Да что же такое сегодня творится! — вскричал Божественный, возводя очи к небу.

— Прошу прощения, маэстро. Вам письмо.

Мальчик, сын известного в городе торговца, вручил наставнику сложенное и запечатанное послание. Леонардо взглянул на печать и удивился, не обнаружив ничего, кроме простого круга, оттиснутого на красном сургуче.

— Кто его принес?

— Слуга. Попросил передать вам и ушел, ничего больше не прибавив.

— Ладно, все ясно, возвращайся на свое место, — промолвил Леонардо рассеянно, размышляя, кто мог написать ему.

Несколько мгновений да Винчи просто смотрел на конверт, не срывая печать. Маэстро все еще переживал из-за потери скульптуры. Ему придется восполнить утрату, сделав новую или, лучше, написав портрет. Живопись нравилась ему больше ваяния, и, откровенно говоря, своим призванием он считал ее. Пусть высекает статуи, напыщенные и претенциозные и вместе с тем бесконечно совершенные, Микеланджело, тщеславный, неприветливый, злоречивый, дерзкий… гениальный художник, к которому Леонардо испытывал в равной мере ненависть и восхищение.

Однако не имело смысла отвлекаться от темы и гадать попусту. Леонардо удалился к себе в спальню и вскрыл послание, короткое и написанное знакомыми латинскими буквами, но будто на неведомом языке. В действительности автор зашифровал письмо, не желая, чтобы его содержание стало известно тому, кому оно не предназначалось. Для Божественного его тайнопись не представляла никакой сложности. Он знал шифр настолько хорошо, что прочитал письмо с листа свободно, только чуть медленнее, чем обычно. Ему не пришлось переносить текст на бумагу, буква за буквой, как любому другому человеку, кто был бы знаком с ключом и проявил любопытство.

Из письма следовало — дело не терпит отлагательства. Леонардо производил впечатление человека необщительного и холодного, искусно скрывая свои истинные чувства, но он не имел привычки бросать друзей в беде. Его замкнутость, по сути, являлась всего лишь защитной реакцией. Леонардо обладал обостренной чувствительностью, и как червь зарывается в землю, опасаясь быть раздавленным, так и он скрывал свое подлинное лицо под фальшивой маской. Его знакомство со Святой службой, состоявшееся более полувека назад, явилось ужасным опытом, которого ему не забыть никогда. Его обвиняли в содомии, преступлении, каравшемся смертью, и если бы вместе с ним не судили сына знатного человека, он мог бы закончить жизнь на виселице или на костре. Он предпочел отречься частично и от своих чувств, и самых интимных личных отношений, лишь бы вновь не подвергнуться смертельной опасности. Его жизнью было искусство, ради искусства стоило пожертвовать любовью и плотскими удовольствиями.