Давид Сурдо - Тайный дневник да Винчи

Она услышала в коридоре приближавшиеся шаги и звук, в котором безошибочно узнала позвякивание чашек на подносе, и поспешила вернуться на диван.

— Нет ничего лучше свежесваренного кофе, — заявил Мануэль, принюхиваясь к аромату, витавшему над кофейником. — В Куэльгамурос кофе был настоящей роскошью.

— Куэльгамурос? — с удивлением спросила Каталина.

— Да, в Куэльгамурос. Долиной павших это место называют только те, кто не умывался там кровавым потом.

— О, простите, я не знала.

— Не имеет значения.

Нет, имеет, подумала Каталина. Они удобно устроились со своими чашечками кофе, полными до краев, и Мануэль перешел к делу:

— Ну давай, говори. С чего мне начинать?

Каталина понятия не имела, о чем спрашивать, и потому сказала первое, что пришло в голову:

— Может, с самого начала?

— Да, верно. Именно с начала и надо всегда начинать, правда? — Отхлебнув кофе, он повел свой рассказ. — Я родился в Мадриде, в горах, кстати, неподалеку от Куэльгамурос. Насколько я знаю, моя семья всегда крестьянствовала, и я тоже возделывал землю. Я никогда не вмешивался в политику. Честно говоря, по мне все политики одним миром мазаны. Меня лично больше волновало, чтобы не выпадало слишком много дождей зимой, а летом солнце жарило не очень сильно, и чтобы не завелись жуки-вредители. Крестьянская жизнь состоит из таких простых вещей. Но однажды мне пришлось поехать в Мадрид по делам. Это случилось в середине сороковых, а точнее, в сорок седьмом году. Я до сих пор толком не понимаю, как я в результате оказался в гуще демонстрации студентов. Там находились молодые ребята, требовавшие свободы и выкрикивавшие лозунги против Франко, пока не примчалась полиция и не начала избивать участников дубинками. Все бросились врассыпную. Каждый спасался, как мог — «кто последний, тот слабак», если вы понимаете, о чем я. Многим удалось удрать, ну а меня, кто вообще был ни при чем, схватили. Мне еще и наподдали в полиции, когда я сказал, что не имею отношения к демонстрации. Вот у меня и рубец остался. Видишь?

Он показал глубокий шрам, тянувшийся по подбородку.

— В общем, я влип с потрохами и угодил в карцер. За два дня мне не дали ни с кем и словом перемолвиться. Представь, как волновались мои родители, ведь я пропал с концами, не подавая о себе никаких вестей. Я-то считал, меня отпустят, обнаружив, что я не студент, но как бы не так. Дерьмовые чинуши, похоже, решили, что я «красный», как они любили говорить. По правде говоря, просидев шесть месяцев в тюрьме, хотя мне даже не предъявили никакого обвинения, я потерял надежду. А потом за мной неожиданно пришли и забрали из камеры. Я обрадовался как дурак, подумав, будто меня хотят выпустить. Ничего подобного. Меня доставили в Карабанчель на заседание чрезвычайного трибунала по борьбе с масонством и коммунизмом. И я там оказался не один. Со мной было еще десять человек, и нас судили всем гуртом. Судилище выглядело чистейшим фарсом. Мне дали пять лет. Представь мое отчаяние, когда я услышал, что мне придется гнить в тюрьме и провести в разлуке с родителями целых пять лет. Я совершенно упал духом. Слава Создателю, в начале 1948 года чиновники из Попечительского надзора за исправительными работами отправили меня все-таки в Куэльгамурос, потому что, Богом клянусь, я бы повесился в камере, не протянув пяти лет в этой дыре. Потрудившись там, я мог бы изрядно скостить себе срок, к тому же работа была на улице, на воле, как говорится, и лучше дышать свежим воздухом, а не вонью мочи в тюрьме. Куэльгамурос не огораживала колючая проволока, да и охранники в большинстве своем не являлись законченными ублюдками. Среди них даже встречались вполне приличные люди. К тому же им было выгоднее не ссориться с заключенными. Хоть в их обязанности и входило сторожить нас, оружия они не носили. Даже дон Амос, один из начальников. По меньшей мере двадцать арестантов служили караульными, и думаю, власти боялись, что мы можем взбунтоваться и привлечь кого-нибудь из них на свою сторону в расчете на их ружья. Оружие находилось только у жандармов на посту, и они часто совершали обходы и стерегли доступ в Долину. Но эти также ни с кем не связывались. Зачем? Почти все вели себя тихо. Среди заключенных находились стукачи или агенты, внедренные Главным управлением безопасности, или те и другие вместе, точно не знаю, но время от времени в бараки вваливались охранники, иногда посреди ночи, и забирали кого-то, кто готовил побег, болтал лишнее или слишком громко возмущался. Доносчики не дремали, уверяю тебя.

В Куэльгамурос арестанты делились на три отряда. Один строил бенедиктинский монастырь внизу, другой трудился на подступах к территории, а третий — в крипте. Я был в третьем. Я предпочел бы монастырь, поскольку те, кто работал там, лучше жили. Им даже платили хорошие сверхурочные и все такое. Ну ладно, по крайней мере меня не погнали дробить камень и возводить земляные насыпи для подъездной дороги. Тем бедолагам приходилось по-настоящему худо. Моему отряду, вырубавшему в скале крипту, досталась тяжелая работа, но вполне сносная, хотя было очень опасно разбирать завалы после взрывов. С потолка часто срывались расшатанные камни, и многих убивало наповал. Говорят, верой можно гору свернуть. Как видишь, нам удалось своротить одну, хотя веры у нас не осталось. За сотворение чуда нам платили сущие гроши — по полпесеты в день. Деньги копились на счету, открытом на наше имя, тронуть который мы не могли, пока нас не освободят.

Ему платили точно такие же гроши, — вдруг сказал Мануэль, ввергнув Каталину в замешательство: она не поняла, кого он имеет в виду. — При том, что он был башковитый парень, с образованием, а не полуграмотный, как я. — Мануэль полностью погрузился в воспоминания, взгляд его сделался рассеянным. Воодушевление в голосе сменилось печалью. — Он был врачом. Его определили в канцелярию. Он писал за меня письма, которые я отправлял родным, представляешь? Как сейчас помню, они были чертовски хорошо написаны, так хорошо, что мой отец, получив первое, заявился в Куэльгамурос в ближайшее воскресенье, когда разрешались свидания, уверенный, что меня пристрелили или вроде того и кто-то выдает себя за меня. — Рассказав этот случай, Мануэль улыбнулся. У него была замечательная улыбка. — Прекрасный парень, Мануэль Колом. Чересчур молчаливый, но прекрасный человек.

Каталина насторожилась. Наверное, она ослышалась.

— Мануэль Колом? Врача, о котором вы говорили, звали так же, как и вас?

— О, конечно, прошу прощения, я еще до этого не дошел. На самом деле не его звали, как меня, а наоборот, меня зовут, как его.

Каталине почудилось, что комната медленно закружилась перед глазами. Что он пытается сказать? Он или не он — Мануэль Колом, наследник крови, кого она ищет? Кусочек пазла подтверждал, что да, он, не так ли? Этот человек жил в доме номер 2. Собранные пазлы тоже принадлежали ему, а не достались от прежнего владельца, являвшегося подлинным потомком и переехавшим в другое место с тех пор, как дед здесь побывал.