Кётаро Нисимура - Остров Южный Камуи

— Не такая она слезливая натура.

— Это у тебя такое странное предубеждение: если уж актриса, так значит, везде играет… — не сдавался Оно, но тут комиссар с усмешкой прервал их диалог:

— Погодите-ка. В любом случае сначала выслушаем Тасаку… Значит, ты полагаешь, это убийство?

— Да.

— Но это ведь её родной сын? Ему всего шесть лет, и к тому же мальчик такой симпатичный. И она решилась бы его убить?

— Бывают и такие люди, что своих детей не находят такими уж милыми, — категорически заявил Тасака и отвернулся к окну. Оно показалось, что в профиль его лицо выглядит очень неприветливым и отчуждённым.

В повседневной жизни и работе Тасака был чересчур серьёзен и не склонен к излишним сантиментам, но равнодушным и бесчувственным его назвать было нельзя. Однако сегодня Тасака был не похож на самого себя. Казалось, он бравировал своей холодной бесчувственностью.

На лице комиссара тоже отразилось лёгкое недоумение.

— Ты хочешь сказать, что Кёко Игараси такая ужасная мать?

— Да, это такой тип женщины.

— Ты это утверждаешь с такой уверенностью… Но если она и впрямь убийца, зачем ей понадобилось разыгрывать этот спектакль и убеждать нас, что шестилетний мальчик покончил с собой?

И зачем бы она стала зря навлекать на себя подозрения? Тебе это не кажется странным? Ведь она могла бы сжечь этот рисунок и сказать, что мальчик по ошибке проглотил эту отравленную клёцку. Так было бы легче всего.

— Совершенно верно. Но Кёко Игараси не просто мать, она актриса.

— При чём тут «актриса»?

— Её больше всего волнует популярность. Конечно, самое безопасное для неё было бы, видимо, изобразить несчастный случай. Однако тогда её бы стали критиковать как мать, не уследившую за своим ребёнком. Если такой материал пройдёт в прессе, это повредит её репутации как актрисы. Зато, если сказать, что шестилетний малыш обожал покойного папу и от такой любви решился на самоубийство, это уже будет мелодрама — из тех, которые так нравятся японцам. К тому же, если умело сыграть трагическую роль матери, потерявшей единственного сына, то какая уж там критика! Она сразу станет любимицей всех массмедиа.

— И ты полагаешь, что Игараси, всё хладнокровно просчитав, убила своего сына?

— Такая женщина, как она, вполне на это способна. Когда в действительности была написана эта «предсмертная записка», мы не знаем. Мне кажется, она просто использовала рисунок с подписью, который был сделан несколько дней назад. Позвольте мне заняться расследованием этого дела. Я её выведу на чистую воду. Стыдно будет перед памятью бедного ребёнка, если мы этого не сделаем.

Комиссар медлил с ответом, погрузившись в раздумье. Наконец он обратился к Тасаке — уже другим тоном:

— Хочу у тебя кое-что спросить. Почему всё-таки ты настаиваешь на том, что это убийство? Ведь с точки зрения здравого смысла следует принять версию Оно — смерть в результате несчастного случая.

— Нет, это убийство. Ничего иного я не могу допустить.

— Нет ли в этой твоей уверенности какой-то предвзятости, предубеждения, что ли?

— Предубеждения?

И комиссар, и Оно заметили, что Тасака слегка побледнел.

— Вот-вот, — кивнул комиссар. — Может, у тебя какое-то предубеждение против актрисы Кёко Игараси — вот ты и решил, что она убийца? Такое, конечно, вряд ли возможно, но я должен на всякий случай уточнить.

— Разумеется, у меня никакого предубеждения нет, — ответил Тасака. Он был всё ещё бледен.

— Ну что ж, тогда так тому и быть, — улыбнулся комиссар. — Поручим тебе расследование.

— Я непременно добуду улики — вот увидите: она убийца! — сказал Тасака. На лице его читалось напряжение и чувство ответственности.

Когда Оно уже собирался вместе с Тасакой выйти из кабинета, комиссар остановил его, будто что-то внезапно вспомнив:

— А ты задержись на минутку.

После того, как дверь за Тасакой закрылась, комиссар ещё некоторое время хранил молчание, подперев ладонью подбородок и, видимо, раздумывая о чём-то.

— Ну, что ты об этом думаешь? — наконец подняв голову, спросил он с лёгким оттенком замешательства.

— Об этом деле? Так ведь я своё мнение…

— Да нет, я насчёт Тасаки. Говорит, никакого предубеждения у него нет, а ты-то как думаешь?

— Откровенно?

— Конечно.

— Я не знаю, есть ли у него какое-то предубеждение или нет. Но одно можно сказать точно: Тасака сегодня какой-то сам не свой. Если бы он был сегодня как обычно, то, наверное, поостерёгся бы делать такие скоропалительные выводы. Убийство…

— Почему же он именно в этом деле занял такую странную позицию?

— Не знаю.

— А хотелось бы выяснить, — сказал комиссар, снова скрипнув креслом.

Оно показалось, что этот неприятный для слуха звук служит сигналом охватившей комиссара тревоги.

— Так что я тебя попрошу разузнать, — резюмировал комиссар, — Если инспектор Тасака берётся за это дело исходя из каких-то предвзятых установок, придётся его отстранить. Это будет необходимо как для полиции, так и для самого Тасаки.

— Понятно.

— Я особо нажимать не хочу и вести наблюдение за Тасакой тебе не приказываю. Но ты всё же посматривай со стороны, помогай ему. Ведь если он маху даст, потом с прессой хлопот не оберёшься.

В конце своего назидания комиссар снова улыбнулся и откинулся в кресле с протяжным скрипом.

— До чего же противно визжит! — заметил он.

На следующее утро в газетах появились сообщения, примерно соответствовавшие тому, что и предвидел Тасака. Заголовки были похожи друг на друга, и все репортёры в основном сходились в своих оценках. Например, в газете А. заголовок гласил:

«Шестилетний ребёнок покончил с собой? Единственный сын актрисы Кёко Игараси».

Вопросительный знак в данном случае должен был подчёркивать вопрос: но как же это возможно, что шестилетний малыш совершил самоубийство?! По поводу актрисы Кёко Игараси говорилось, что это дело впору поместить в разряд сплетен и слухов из жизни артистической богемы.

Тасака с утра пораньше прочёл все газетные отклики. Естественно, ни в одной газете не было и намёка на то, что это может быть убийство. Почти все газеты также поместили горестную, взывающую к сочувствию фотографию Кёко. Общий тон газет был вполне мелодраматический. Что тоже вполне соответствовало прогнозам Тасаки. Массмедиа превозносили её как трагическую героиню.

Инспектор отложил газеты и посмотрел в окно. Валивший день и ночь снег наконец прекратился. Сквозь стекло в комнату проникали лучи ласкового утреннего солнца.

Тасака уже встал, собираясь идти к Игараси, когда Оно бросил ему вслед:

— Только глупостей там не натвори.

Ясно было, почему он так сказал. Боялся, как бы Тасака в ходе следствия не перегнул палку.