Джеймс Паттерсон - Гонка на выживание

Он раздвинул алтарную завесу и, хмурясь, посмотрел в бинокль. Через два часа церковь наполнится великолепным светом, льющимся из многоцветных витражей. Но сейчас было так темно, что он едва видел двери. Наблюдал он почти час, однако все было спокойно.

Этот человек умен. Он всегда оставлял в кружках какие-то деньги, очевидно, думая, что кражи не заметят. Симус прекрасно знал, что они происходят — обычный ежедневный сбор снизился больше чем наполовину. Из этого следовало, что вор хитрый и, возможно, пробирается сюда тайком от Симуса. Симус не хотел включать электрический свет, которым обычно не пользовались по утрам. Любая перемена в заведенном порядке могла предупредить вора о наблюдении.

Он опустил свой… как называется на полицейском жаргоне бинокль? Ах да, «очки», и налил кофе из принесенного термоса. Выслеживать вора можно с большими удобствами. В следующий раз он прихватит веер — в тесном, закрытом пространстве душно — и подушку. А может, даже шезлонг. Ноги и зад онемели от сидения на холодном мраморном полу. Не помешал бы и партнер, с которым можно наблюдать по очереди. Допустим, один из дьяконов.

«А виноват во всем нежелающий помочь внук», — раздраженно подумал Симус. Майк отказался осмотреть место преступления, даже посмеялся над этой мыслью. Разве это чрезмерная просьба ради славы Божьей?

— Казалось бы, полицейский в семье неплохое подспорье, — пробормотал Симус, делая глоток дымящегося кофе.

Зазвонил сотовый, и он от неожиданности стукнулся головой о внутреннюю стенку алтаря, доставая телефон из кармана.

Это был Майк. «Надо же, — подумал Симус. — Легок на помине».

— Вы нужны мне, монсеньор, — сказал Майк. — Здесь. Сейчас. Пожалуйста и спасибо.

— А, понятно, — начал Симус. — Когда мне от тебя требуется небольшая помощь, то «простите, я занят». А когда нужен я…

Но Майк уже отключил телефон.

Симус захлопнул свой с резким щелчком.

— Думаешь добиться своего вежливостью, — проворчал он. — Но старый священник читает в твоем коварном сердце.

Он вылез из алтаря, растирая ноющую поясницу.

— Это вы, монсеньор? — послышался чей-то голос.

Симус повернулся к стоявшему перед ризницей человеку. Это был Берт, церковный сторож, глядевший на него в изумлении.

— Не глупи, Берт, — проворчал Симус. — Разве не ясно, что я грешный близнец отца Беннетта?

Ты понимаешь, что тебе предстоит тяжелый день, едва продрав глаза. Я кое-как поднялся с кровати и помчался по комнатам подсчитывать число потерь. Изо всех углов раздавались стоны и охи. Никакого сомнения — дела в моей семье ухудшились. Квартира представляла собой уже не больничную палату. Теперь это был передвижной армейский госпиталь под минометным огнем.

Вскоре на плите стоял куриный суп, а желе «Джелло» охлаждалось в холодильнике. Тем временем я носился от ребенка к ребенку с холодными влажными тряпками в одной руке, термометром в другой и пятилетней Шоной на спине — измерял температуру, охлаждал горячих и потных, пытался согреть дрожавших. Где-то в этой компании могла находиться парочка способных идти в школу, но я был слишком занят, чтобы думать об этом. Здоровых этим утром пришлось предоставить самим себе.

После нескольких часов беспокойного полусна я не знал, долго ли смогу еще это выносить. Потому нехотя позвонил Симусу. Не стоило беспокоить его так рано, но двадцать минут возни с моими больными заставили меня махнуть рукой на хорошие манеры. Кроме того, разве это не дело священника?

— Папа? — Джейн взяла с ночного столика блокнот, когда я вошел в ее комнату. — Давай прочту тебе. «Болезнь продолжалась. Дело казалось безнадежным. Что совершил Майкл, глава семейства Беннеттов, чтобы навлечь такое несчастье на своих невинных детей?»

Я покачал раскалывающейся головой. Джейн в одиннадцать лет была в семье подающей надежды писательницей и решила использовать время вынужденного безделья на бытописание Беннеттов. Похоже, на ее стиль в равной мере влияли готические романы и преждевременное осознание вины.

— Замечательно, Джейн, — сказал я, не обращая внимания, что Трент в коридоре чихнул, и вытер руки о бедную Соки. — Только почему бы Тебе не добавить нечто вроде: «Тогда их отец прибег к радикальному лечению — нещадным шлепкам всем и каждому!»

Джейн нахмурилась.

— Извини, папа, этому никто не поверит. — Послюнила указательный палец и стала листать страницы. — Я собиралась расспросить тебя о членах нашей семьи. Прежде всего о дедушке Симусе. Я думала, священникам нельзя жениться. Был какой-нибудь громкий скандал?

— Нет! — заверил я. — Никаких скандалов. Дедушка Симус стал священником поздно, после того как лишился бабушки Эйлин. Уже имея семью. Поняла?

— Ты уверен, что это разрешается? — недоверчиво спросила она.

— Уверен, — ответил я и ушел, пока она больше ничего не придумала. «Черт побери», как говорят старые ирландцы. Только этого мне и не хватало — еще одной репортерши, пытающейся в меня вцепиться.

Я нашел Мэри Кэтрин на кухне, выключающей убегающий суп. И замер, увидев кое-что на столе позади нее.

Люди удивляются, почему ньюйоркцы не уезжают из-за чрезмерного уровня преступности и налогов. Так вот, одна из основных причин лежала на моем кухонном столе. Настоящие бублики. Мэри Кэтрин вышла из дому и купила дюжину. Судя по запотевшему изнутри пластиковому пакету, они были еще горячими. Рядом стоял картонный поднос с двумя большими чашками кофе.

Я недоверчиво прищурился. Мысль о завтраке я оставил через пять минут после пробуждения. Я дошел до такого отчаяния, что все это могло оказаться миражом.

— Подкрепление? — спросил я.

— И провиант.

Мэри Кэтрин протянула мне кофе и мужественно улыбнулась. Но впившись зубами в пропитанные маслом зернышки мака, я заметил под ее глазами мешки. Выглядела она такой же изможденной, как я.

«Почему она до сих пор здесь?» — подумал я в тысячный раз после ее появления. Я знал, что несколько моих более богатых соседей, видя в высшей степени профессиональную работу с толпой моих детей, пытались сманить ее большими деньгами. Быть няней на Манхэттене — дело доходное. Разные льготы, собственная машина и летние отпуска в Европе няням зачастую доступны. И у большинства миллионеров ребенок только один. Если бы Мэри Кэтрин ушла на более выгодное место, я бы нисколько не винил ее. Учитывая скудное жалованье, которое я платил, она явно перерабатывала, тратя время на одиннадцать Жалких бедолаг.

Может, она чувствовала себя обязанной? Я знал, что Мэри Кэтрин пришла сюда по просьбе родных Мейв, когда она умирала. Но Мейв уже нет в живых. Сколько лет было Мэри Кэтрин? Двадцать шесть, двадцать семь? И всю оставшуюся жизнь ей предстояло тянуть этот воз?