Александр Каневский - Кровавая Мэри

Он прошептал:

— Только, пожалуйста… не давайте мне свою кровь… — Попытался улыбнуться. — А то я стану… такой же занудой… как вы… — Ему было плохо, но он пытался сохранять улыбку, хотя она уже больше напоминала гримасу. — И немедленно… запатентуйте… мой метод… борьбы… с этими вампирами…

Из маминого дневника:

«… Я верю, что мы приходим в эту жизнь, чтобы понять её, переосмыслить и помудреть… И когда это происходит. Бог забирает нас к себе. А потом мы опять возвращаемся на Землю и проходим этот путь с начала. А может, именно сейчас надо бы оставлять нас жить дальше, уже с этой приобретённой мудростью, с этим пониманием. Господи, ты ведь знаешь эту банальную истину: чтобы оценить своё богатство, надо стать нищим… Мы бы больше не совершали глупостей, не растрачивали бы такое дорогое и такое короткое время нашей жизни…

Я схожу с ума: я начинаю учить Бога!»…

Когда Борис утром открыл глаза, ему показалось, что он на совещании: помимо Тины в палате находились Лукоперец и капитан Рябой.

— С добрым утром! — приветствовал его полковник — Кто рано встаёт, тому начальство премии даёт! — поднялся и торжественно произнёс. — За раскрытие особо опасного заговора, вы награждены почётной грамотой МВД, тринадцатой зарплатой и недельным отпуском для поправки здоровья!..

— Служу России! — слабо отсалютовал Борис. И сразу спросил. — А старший лейтенант Валежко?

— Она награждена только грамотой, — сообщил полковник. И виновато объяснил — С деньгами туго.

— Ничего, я с ней поделюсь.

— Перестаньте о глупостях. Как вы себя чувствуете?., — тревожно спросила Тина. — Нет головокружения?

— Немножко есть, — ответил Борис. — Но, думаю, это от успеха.

— Имеете право! — Лукоперец пребывал в состоянии праздника: сам генерал поздравил его с успешной операцией. — Здорово вы их раскрутили!

— Парень жив?

— Да, — ответил Рябой, — только очень голоден: этот мерзавец не давал ему ни есть, ни пить.

— Мы всё проделали в ту же ночь! — Полковник просто сиял… Радость переполняла его. и он спешил поделиться ею с Борисом. — Отвинтили от пола сейф, вытащили документы из-под паркета — там все данные по заказчикам, посредническим фирмам, копии договоров, номера банковских счетов… Сообщили в Интерпол, они благодарили, начинают действовать… А наши словацкие коллеги уже обнаружили этот подпольный завод и уже произвели первые аресты… — Достал из «дипломата» две бутылки апельсинового сока. — Вам это сейчас необходимо — мои внучки его обожают!.. Поправляйтесь, а мы пойдём…

Тина явно не хотела покидать Бориса, но не знала, как поступить. Он пришёл ей на помощь:

— Товарищ полковник, прикажите старшему лейтенанту остаться и подробно доложить мне о ходе операции.

Лукоперец сегодня являл образец понимания и благодушия.

— Согласен. — Повернулся к Тине. — Приказываю остаться и поухаживать за больным майором!.. — Пошёл к дверям, остановился. обернулся. — Да. чуть не забыл: я выпустил не один, а два приказа. В первом — благодарность за отличную операцию, во втором — выговор за проведение этой операции в нетрезвом виде… Да, да!.. Пьянству бой!..

И, пока Борис не успел отреагировать, быстро выскользнул из палаты. Рябой задержался, спросил у Тины:

— Вас подвести? Я могу подождать внизу.

Вместо Тины поспешно ответил Борис:

— Не тратьте время, капитан, она не нарушит приказ полковника!

Рябой козырнул и ушёл. Борис, наконец, смог спросить о самом главном:

— Вы были у мамы?

— Конечно, — ответила Тина.

— Ну?!.

— Операцию сделали, опухоль удалили, но… — Она замялась. — Есть проблемы…

— Понятно.

Он закрыл ладонями лицо. Лежал молча.

— Боря, — позвала она его. Он не отреагировал — Боря, вы меня слышите?.. Операция прошла хорошо, но врач сказал…

Он открыл лицо и прервал её.

— Я догадываюсь… А теперь послушайте меня: к вечеру, когда здешние врачи разойдутся, подгоните такси и отвезите меня к маме.

Она испугалась.

— Это невозможно!.. В таком состоянии!

— Тина! Если не будет машины, я туда поползу на карачках… Вы меня понимаете?..

— Понимаю. Хорошо. Я подъеду за вами… Но вас сёстры не выпустят…

— Вы же сами утверждали, что я умею уговаривать женщин!.. — Получив её согласие, он успокоился и даже повеселел. — А этот Рябой, каков шустрик! — Передразнивает. — «Вас подвести?.. Я могу подождать»… Не зря я его подозревал, не зря!..

Из маминого дневника:

«… Жизнь тяжелая, зато короткая Господи!.. Последняя просьба отсюда, с Земли там, на Небе, я тебе буду часто надоедать… А сейчас прошу только об одном: побереги моего мальчика!.. Сохрани его и помилуй!.. И укрепи! Укрепи во всех его благородных, и поэтому. ниях!..

Боже! Я очень на тебя надеюсь!»…

Он спустился вниз в больничном халате. Тина ждала у выхода и сразу набросила ему на плечи принесенный плащ. Они направились к ожидающему их такси.

Шли медленно. Тина тревожно поглядывала на него.

— Опирайтесь на меня.

— Я себя прекрасно чувствую. С удовольствием съел весь обед. А вечером даже подолью немножко коньяка в капельницу, — храбрился Борис, но видно было, что шагать ему нелегко.

Когда подъехали, попросил:

— Подождите здесь, я поднимусь один. Не волнуйтесь, там есть лифт.

Добравшись до третьего этажа, где находилось отделение реанимации, он отыскал дежурного врача.

— Я — сын Людмилы Пахомовой. Как она?..

— Я вашу маму давно знаю, ещё студентом ходил на спектакли, в которых она играла.

Понимая, что врач оттягивает ответ, Борис спросил напрямую:

— Но хоть надежда есть? — Врач не отвечал. — Хоть какая-нибудь? Самая маленькая?.. Ну, не сейчас, потом, через неделю?.. — терзал его Борис. — Через месяц?.. Через год!?.

— Она уже сутки в коме. В сознание не приходила и, к великому сожалению, не придет — это заключение консилиума. Опухоль была огромная, мозг очень пострадал… Всё, что требуется, мы делаем и будем делать: диализ, поддержка сердца, дыхания… Но… — Врач виновато развёл руками. — Надежды никакой… Это можно было предвидеть… Но она настаивала… Мы старались… — Он снова развёл руками.

Борис не стал его больше пытать вопросами.

— Я хочу её повидать?

— Зайти можно, но…

Они вошли в палату. У кровати стояла капельница, вокруг — какие-то агрегаты… На светящихся экранах прыгали разноцветные диаграммы.

Людмила Михайловна до подбородка была накрыта тонким одеялом, поверх которого лежали её руки, худые, высохшие, с просвечивающимися жилками, исколотые медсёстрами… Их кожа была тонкой, в мелких морщинках, как-будто обе руки завернули в пересохшую папиросную бумагу. На подушке он увидел мамино лицо, точнее, его половину: верхняя часть головы была перебинтована и сливалась с белой наволочкой. Выделялся только нос с двумя трубочками для кислорода и глаза. Глаза были открыты и безжизненно смотрели в потолок.