Назим Зейналлы - В Париж на поминки

− Нет, через одну, − с усмешкой ответил он.

Я вынул из кармана платок, вытер губы и приготовился к поцелуям, лишь бы они открыли двери. Старушки, толкая друг друга, долго что-то говорили, из чего я понял только отдельные слова. Приходилось мило улыбаться, кивать головой и делать понимающие глаза. Беспрерывно щебеча, они окружили нас, перебивая друг друга, мы увидели открытую дверь и нас пригласили войти. Фуад на прощание сказал им всем “merci” и обещал старушкам обязательно посетить их… Лифт оказался таким же скрипучим, как в отеле, и поднимался он так же медленно и долго. Внутри стояло маленькое бархатное кресло, такое же древнее, как и лифт. Фуад сел в него, кресло под ним угрожающе заскрипело.

− Разбуди, когда приедем.

Наконец мы оказались на пятом этаже. Дверь лифта открывалась обычной защёлкой, такой, какие ставят в амбаре. На этаже были три двери с медными табличками, стены покрыты дубовыми панелями с резьбой. Одна дверь была полуоткрыта, и мы заглянули внутрь. Где-то из глубины квартиры доносились голоса. Пару раз кашлянув, мы попали в большую комнату с окнами, выходящими на реку. Пройдя через две большие и светлые комнаты, мы оказались в угловой комнате с балконом, выходящим на боковую улицу. Около окна, спиной к нам, стояла женщина в длинном строгом вечернем платье тёмно-серого цвета с глубоким вырезом на спине и весело мурлыкала по телефону. Если судить по хорошенькой фигурке, то это должна быть молодая девушка. Как бы эта фигурка не устроила нам истерику и не собрала всю парижскую жандармерию. Между нею и нами стоял низкий стол и канапе с креслами. Первым делом, пока мы не испугали её, надо задвинуть этого «обросшего» с ног до головы, подальше хотя бы на первый момент.

− Стой за спиной. Выйдешь, когда я толкну локтём. И сделай доброе лицо, не гримасу, а доброе, я сказал. Может быть истерика!

Неожиданно она повернулась, продолжая говорить по телефону. Мы застыли как минёры, ожидающие взрыва, с жалкими улыбками на лицах. Она продолжала говорить по телефону, не замечая нас, стоящих перед ней. Затем снова отвернулась. Фуад заёрзал за моей спиной и пришлось локтём успокоить его. Мы продолжали молча стоять. Затем она резко повернулась, бросила трубку и уставилась на нас. Мы онемели. Я поправил галстук и пригладил волосы. Фуад, посмотрев на меня, погладил бороду. Долгую гробовую тишину в комнате прервала она, спросив что-то на французском языке. Я сходу толкнул локтём Фуда, поняв, что самое страшное позади, и всё благополучно закончилось. Появившись из-за моей спины, он начал, как я понял, объяснять, кого мы ищем. Открыл карту Парижа и разложил её на низком столике, а я вытащил визитку. Мы, как генералы, ведущие войско в атаку, нагнулись над картой и показали маршрут нашего поиска. Она стояла в стороне и слушал, нахмурившись, но по мере того, как мы рассказывали, вернее, Фуад рассказывал, я только водил пальцем по карте и размахивал визиткой перед ней, она менялась в лице. Затем на губах появилась улыбка, она прошла к канапе, села вполоборота, как бы немного боком. Небрежно закинула ногу на ногу и протянула руку за визиткой, а прочтя, заразительно засмеялась и пригласила сесть.

− Николь, − сказала она сладким мелодичным голосом и повернулась в мою сторону.

Только теперь я спокойно разглядел её. Глаза зелёные, но есть и сероватый цвет, чудесные каштановые волосы, милый подбородок и полуоткрытый рот с ровными рядами белых маленьких зубов. Возраст где-то около сорока, не больше. Однако выглядит значительно моложе. Она поймала на себе мой взгляд и для большего эффекта опустила длинные свои ресницы. Мы обменялись взглядами. Длинные и густые ресницы затрепетали.

Я отвёл от неё глаза, чтобы не ослепнуть, открыл рот и простояв несколько минут с открытым ртом, произнёс:

−Меня зовут Малик, − сказал я зачем-то на английском, пожал ей ручку, затем почему-то добавил. − Юрист.

Фуад пройдя сбоку, бесцеремонно вклинился в наш “разговор”. Слегка повернув красивую головку, она посмотрела на него, а он тут же спохватился, что поступил нетактично и поспешил исправиться, широко улыбнувшись. Николь снова повернулась в мою сторону, но теперь зазвенел телефон. Та нить, которая начала завязываться между нами, так и осталась без узла.

Николь объяснила нам, что мы пошли совсем не в ту сторону, и в Париже есть две улицы Вильсона. Вернее, одна из них улица Вильсона, а другая — проспект Вильсона, и мы находимся сейчас на проспекте. Мы снова нагнулись над картой, уже втроём. Николь начала водить по карте маленьким пальчиком, с близкого расстояния были видны крохотные ямочки на щеках, нагнувшись, я ещё почувствовал необычайный запах её волос. После недолгого поиска она показала на карте ту улицу, которую мы искали. Надо было возвращаться обратно и от площади Терне пройти налево по улице Ваграм до площади Бресиль, пересечь её и идти по улице Курсель, которая затем переходит в улицу Вильсона. По карте как будто недалеко, но идти придётся минут тридцать— сорок. Предложила подождать её шофёра, который должен был заехать за ней и отошла к телефону, который в это время зазвенел.

− Малик, надо было поцеловать ручку.

− Спасибо, я нацеловался со старушками, − и кивнув в сторону Николь, спросил вполголоса. − Сколько ей лет, как ты думаешь?

− Думаю лет сорок пять-сорок семь, а может и больше.

− Ты что говоришь!

− Морщины ты её видел?

− Нет у неё никаких морщин

− Значит, тебе надо очки, если ты не видел морщины у неё на лбу и даже на носу.

− И всё же выглядит она хоть куда, − возразил я.

− Для женщины бальзаковского возраста может быть и ”хоть куда”, но не больше.

−А ты знаешь, про какой возраст женщины писал Бальзак?

−Наверно о таком, − неуверенно сказал Фуад и показал на неё.

−Вот именно, Бальзак…

Николь, отложив телефонную трубку, смотрела на нас с любопытством. Затем подошла и внимательно глядя на нас, протянула руку в сторону портрета и спросила что-то на французском.

Чуть повернув свою прелестную головку, она слегка прищурилась и окинула меня изучающим взглядом. Я промычал, не зная, что сказать, затем на всякий случай закивал головой. На стене висел портрет любителя пышных застолий, толстого чудака с пышными усами в простой светлой рубашке из полотна. Хмурое и чем-то недовольное выражение лица говорило о том, что его оторвали от вкусной еды. Наверное, это портрет её отца, а может быть и деда или какого-нибудь другого французского родственника.

Фуад был занят изучением интерьера комнаты и поняв, что надо выходить из положения, я толкнул его локтём. Наконец он “проснулся” и повернулся к нам.