Александр Щелоков - Генеральские игры

На пост номер четыре на восточной стороне периметра ограждения Краснокаменского военного арсенала рядовой Владик Юрченко заступил в час ночи. По крепким ступеням поднялся на караульную вышку. Махнул рукой разводящему, до смены прощаясь с уходившими в караулку ребятами.

Днем с вышки открывался удивительный вид на океан и таежные дали.

Тайга со всех сторон подступала к гарнизону; за глухим забором простиралась стометровая полоса пожарной безопасности, походившая на контрольно-следовую полосу вдоль государственной границы.

Вглядываясь в таежные дали, Владик думал о том, что леса отсюда тянутся на север до самой колымской тундры. Глухо и дико в сизых далях. Теплые ветры с моря до них почти не долетают: путь им перекрывают суровые кряжи, хаотично громоздящиеся на огромных пространствах. Могучие тектонические силы сдавливали здесь землю, ломали и корежили её как могли: на скручивание, на изгиб и излом.

Сырой тяжелый мрак прятался в таежной чаще даже в яркие солнечные дни. Черная бесплодная земля пахла сгнившими валежинами и лишайниками, спокойно жившими в вечном сумраке и сырости. В этих лесах даже камни постоянно блестели от влаги, которая за ночь оседала на их крутых боках. Здесь борьба за жизнь и свет велась сурово и ничем не маскировалась. Молодые деревья, не имея сил вырваться из-под сени старых гигантов, гибли на корню, не дотянувшись до света. А старые гиганты, захватив жизненное пространство и присвоив себе право на свет и влагу, стояли как седые деды, обросшие бородами сизых мхов.

Продвигаясь к вершинам хребтов, лес редел: до верха добирались лишь одинокие, наиболее сильные лиственницы. Но и здесь они не получали свободы. Сильные ветры и морозы скручивали, уродовали, корежили стволы, сбивали кроны набок. Еще выше растительность исчезала, уступая место россыпям чешуйчатых камней, за которыми острыми зубьями торчали спины кряжей. А за ними, утопая в мареве, громоздилась новая линия хребтов, уходя все дальше и дальше и теряясь в необозримых далях.

А если с вышки смотреть на восток, то открывалось бесконечное морское пространство.

Море впечатляло Владика в любую погоду.

В штиль, когда за кромкой горизонта начинал проступать краешек солнца, вода загоралась красными бликами, и душу охватывала тоска бродяжничества. Что там, за горизонтом? Там Курилы. Еще дальше — Америка. И кто-то плавал по этому морю, разогретому лучами встающего светила, и кричал после долгих странствий: «Земля!» И сердце его билось учащенно и радостно.

В шторм, когда океан обрушивался на берег, когда волны разбивались о скалы, взлетали вверх водопадами брызг, а земля вздрагивала от тяжелых ударов, Владику становилось страшно от мысли, что кто-то сейчас на утлом суденышке испытывает судьбу. И радовался, что под ним твердый настил караульной вышки, а не качающаяся палуба корабля.

В эту ночь светила полная луна. Ее диск висел низко над горизонтом и казался огромным, ярко сияющим окном в дали межзвездных миров. А под диском, переливаясь расплавленным серебром, к берегу тянулась дорожка лунного света.

У самого горизонта — попробуй разбери в темноте, далеко или близко, — маячили ходовые огни корабля, шедшего к северу.

Тишина и покой царили в мире. В синеватых лучах прожекторов, бивших вдоль просеки, толклась серыми тучами мошкара. Владик поправил сетку накомарника, ненадежнее прикрыв шею. Из тайги, со свистом рассекая воздух, вырвались и умчались вдаль две тетерки. Владик проследил их полет по звуку, но самих птиц не увидел.

Что произошло затем, он не понял. Огромный столб пламени, будто вырвавшийся из жерла вулкана, взметнулся над пятым хранилищем. И сразу горячая, удушающая тротиловой вонью волна накатилась на вышку, опрокинула Владика с ног.

Вышка, угрожающе заскрипев, начала валиться.

Не выпуская автомата, Владик нахал кнопку тревоги и, обдирая спину, скатился по ступеням крутой лестницы. У её основания со времен войны оставался бетонный пулеметный бункер. В те годы командование, опасаясь налета японских диверсантов, основательно готовило базу к долговременной обороне.

Охая и кряхтя, Владик втиснулся в бункер. Снаружи метелил громом и багровыми вспышками огненный фестиваль. Взрывы сотрясали воздух непрерывным грохотом. Рваная сталь снарядов колотила по бетону колпака нескончаемым градом. Счастье, что в давние советские времена военные сооружали оборонительные объекты на совесть и генералы не воровали ни цемент, ни бетон для строительства дач.

Черная копоть ползла над землей. В горле першило от едкой гари.

Не понимая, что происходит, Владик передернул затвор автомата и прижался спиной к бетону, направив ствол к выходу. Откуда последует нападение, он не знал…

Капитан Борис Прахов вышел из дому ранним солнечным утром. В тот день ему надлежало явиться в военный госпиталь для плановой перевязки и получить лекарства.

Два месяца назад Прахов, офицер отряда специального назначения «Боец», направленного из Приморья в Чечню, был под Бамутом ранен в ногу и теперь долечивался в своем родном городе.

Прахов жил далеко от центра, в микрорайоне, застроенном стандартными многоэтажными домами. Еще двадцать лет назад — Прахов помнил те времена — в этих местах стояла тайга. Горожане приезжали сюда на пикники, собирали грибы и ягоды, ловили в светлой речушке рыбу.

Теперь землей овладела плесень цивилизации. Даль океана, тучи, громоздившиеся, как горы, на горизонте, ухе не определяли пейзаж и не украшали его, потому что человек, потеснивший тайгу, обезобразил все, что оказалось рядом с ним.

Повсюду: на обочинах асфальтированной дороги, на берегах некогда прозрачной речки, вода в которой теперь переливалась радужными разводами бензина, — валялись мятые банки из-под тушенки и пива, масляные и воздушные фильтры, выброшенные автомобилистами. Громоздились груды мятых картонных коробок с иностранными надписями: «Самсунг», «Дэу», «Панасоник».

Уличные светильники, размещенные на высоких столбах дороги, пересекавшей микрорайон, по вечерам не светили — у города не было денег, чтобы заменить перегоревшие лампочки.

Возле домов стояли многочисленные ларьки. Витрины их забивали разнокалиберные бутылки с этикетками разных цветов, с названиями, которые должны были вызывать у пьющих неутолимую жажду познания: «Московская», «Столичная», «Перцовая», «Рябиновка», «Зубровка», «Спотыкач», «Метакса»… Всего и не назовешь. И хотя «заморские» коньяки и водки создавались умельцами в этом же городе, многие, покупая их, верили, что приобщаются к питейной культуре Запада.

К вечеру все проезды между домами забивали подержанные иномарки, прибывшие из Японии в количествах, трудно поддающихся учету.