Александр Щелоков - Стреляющие камни

Эдик заступил на пост в два часа ночи. Некоторое время ходил и поглядывалпо сторонам спокойно и бодро. Потом вдруг что-то сорвалось, надломилось в нем. Ватная мягкость потекла в ноги, наполнила их слабостью. Отяжелели веки. Густая липкая муть стала затягивать сознание непрозрачной пленкой. Пение цикад, истошно верещавших в чахлых кустиках полыни, медленно тупело, глохло, уплывало куда-то вдаль, и Эдик временами переставал его слышать вообще.

Спроси его в тот момент: «Спишь?» — он бы ответил: «Нет», но слышать мир переставал, это точно.

Борясь со сном, Эдик стал массировать шею, до боли разминая загривок. Это хваленое средство борьбы с дремотой на него не подействовало.

Эдик устал растирать шею и бросил бесполезное занятие.

Прошло некоторое время, и звон цикад снова стал уплывать, меркнуть. Сон, сладкий, медовый, втянул в блаженные объятия, утопил, убаюкал в дреме…

Эдик пришел в себя так неожиданно, что поначалу не понял, что случилось. Лишь мгновение спустя догадался — в тишину ночи ворвались звуки стрельбы. Он резко обернулся и увидел внизу за склоном росчерки автоматных трасс. В памяти мгновенно ожила картина недавнего ночного налета. Все повторялось смешно и глупо. То ли у моджахедов много лишних патронов, то ли они просто не понимают: такие диверсии им ничего не дадут.

Эдик с интересом стал смотреть в сторону, где завязался огневой бой. Неожиданно внизу ударило орудие. Над горой, унося в долину резкий, стонущий звук, прокатился выстрел. На какую-то долю секунды мутная красноватая вспышка осветила мир и погасла. Тьма сразу сделалась плотнее и гуще.

От выстрела Эдик вздрогнул. Первой мыслью было спуститься в окоп, но сделать это он не успел. Чьи-то крепкие руки сжали его в объятия со спины, а у горла он почувствовал острие ножа…

День уже с утра походил на вечер.

Гнилая морось окутала Лондон серой мглой: не понять — то ли дождь сочился из грязных туч, то ли к небу с земли устремлялась холодная водяная пыль. Город потерял нарядность, стал казаться приземистым, скучным, унылым.

В ущельях улиц царил неумолчный шелест. Плющили и разгоняли шинами черные лужи машины. Шаркали по тротуарам тысячи мокрых ног. Над головами людей туго звенели крыши зонтов.

Свернув с площади в узкую улочку, такси остановилось. Щелкнув зонтом, полковник Шортленд прикрылся легкой крышей и растворился в толпе, сразу став похожим на тысячи других лондонцев, спешивших по делам в тот час.

Выбираясь из офиса по делам, Шортленд предпочитал пользоваться такси. Деликатные обязанности, которые исполнял старший офицер военной разведки Соединенных Штатов, аккредитованный при одном из учреждений в столице Британии, не нуждались в огласке. Да и дела такие лучше всего обделывать в непогоду, когда есть возможность прикрываться от любопытных глаз широким зонтом. Вот как сейчас.

Шортленд шел, бросая взгляды по сторонам. Неожиданно над самой головой увидел почерневшую от влаги киноафишу.

На огромном щите был изображен здоровенный детина в пятнистых брюках. Он стоял по колено в болотной жиже, ноги врозь, в руках пистолет-пулемет. Выше пояса вояка оказался голым (то ли жарко ему, то ли вскочил заполошно с постели, не успев натянуть на плечи рубаху). Загорелый до цвета меди торс перевивали бугорчатые жгуты мышц. Не человек — анатомическое пособие для начинающих медиков.

В глазах супермена сверкала неуемная ярость. Руки, сжимавшие пистолет-пулемет, демонстрировали нерастраченную кулачную силу. Ствол, бивший кинжальным огнем, был нацелен прямо в толпу.

Но зонты прохожих, как щиты гладиаторов — круглы и непробиваемы. Люди текли мимо афиши без видимых потерь. Толпа хлюпала по лужам мимо, мимо…

У Шортленда не было причин скрывать дело, по которому он в данный момент шел, и все же он осматривался. Привычка не позволяла поступать иначе. Даже в дружеской стране кто-то все же должен был приглядывать за коллегами-американцами. Таковы правила большой игры…

Мок над входом в кинозал бравый фанерный вояка. Мирная жизнь, отгородившись от автоматного огня зонтами, спешила по своим житейским делам. Но война то там, то здесь заглядывала в лица людей из самых различных мест.

Вот в витрине книжного магазина толстенный том. С лощеной суперобложки в прохожих, бешено сжав рукоятки пулемета, целил длиннолицый эсэсовец в фуражке с черепом на околыше.

Чуть дальше, с полок газетного киоска, в упор на прохожих глядела череда журналов. И на каждой обложке либо группа «коммандос» в пятнистых костюмах с автоматами и гранатами, либо ночные диверсанты с ножами в руках, с лицами, натертыми сажей.

Шортленд жил войной, служил ей верой и правдой, и обилие изображений вояк, прорвавшихся в город, его не удивляло. Это только близоруким кажется, что в Европе царят мир и покой. Что войны, ведущиеся в отдаленных краях земли, дело лишь азиатов, латиноамериканцов или жителей Черной Африки. Едва в Афганистане раздались первые выстрелы советских автоматов Калашникова, американские полковники сразу включились в; свою, полную тайн войну.

Приходя на службу, Шортленд погружался в изучение сводок, попадавших к нему на стол. Дело это было непростое и, как он считал, достаточно ответственное. Эти русские — великие хитрецы. Они только прикидываются простаками, у которых все написано на открытых, круглых лицах. А приглядись, и в глубине глаз увидишь другое — угловатые мысли, закрытые души.

Объем дел, которыми занимался Шортленд, возрастал по мере того, как Советы втягивались в афганскую войну. Множился поток информации, распухали досье. И все больше слабых мест обнаруживалось в стратегии русских политиков.

Миновав газетный киоск, Шортленд замедлил шаги и задержался у входа в небольшой магазинчик. Открыл стеклянную дверь на себя. Огромная зеркальная поверхность позволила обозреть улицу, находившуюся за его спиной. Не заметив настораживающего, Шортленд пропустил в магазин молодую женщину, закрыл дверь и двинулся дальше.

Полутемный пассаж был пустынен. По сторонам светлыми пятнами поблескивали витрины мелких лавочек — бутиков.

Вот за стеклом на черных бархатных планшетах, умело подсвеченные, лежат почтовые марки. Названия экзотических стран. Различные формы — треугольные, ромбические, фигурные. Броские цвета и разные расцветки — от горячих люминесцентных до сверкающей золотой фольги, — способные заворожить самого притязательного коллекционера.