Александр Щелоков - Живым не брать

Макс опустился на траву, растянулся в рост. Он ликовал. Вся дурацкая история с ухой и рыбаками обошлась ему слишком легко. Пропавший пистолет можно не считать большой потерей. У него оставалось куда более грозное оружие – автомат и боеприпасы к нему.

Пройдя километра полтора, Макс споткнулся о невидимую во тьме корягу. Едва устоял на ногах, но подметка тут же оторвалась, и ботинок стал походить на крокодила, открывшего голодную пасть. Макс грязно выругался. Он ожидал чего угодно, но не такой подлости со стороны обуви, которую для армии должны делать с удесятеренной прочностью.

Он сел, разулся и стал разглядывать ботинок. Для начала оттянул подметку, слегка подергал. Но этого оказалось достаточным, чтобы она отделилась от верха до самого каблука. Нитки, крепившие её, давно сгнили. Думать о том, чтобы починить башмак не приходилось. Идти дальше в одной обутой ноге было бы неудобно и не имело смысла.

Макс расшнуровал целый ботинок, потом стянул его с ноги и вместе с порвавшимся по одному зашвырнул их оба в реку. Негромкий плеск воды известил о том, что река приняла его дар.

Дальше он двинулся босиком. Трава, покрывавшая пологую полосу берега, которая ещё недавно выглядела мягкой и пушистой, на деле оказалась щетинисто колкой.

К утру, Макс по берегу добрел до места, откуда хорошо просматривался створный знак, служивший ему ориентиром для поиска тайника. Ноги болели не только от усталости. Несколько раз он спотыкался о камни и ободрал о них кожу на суставах больших пальцев. Ссадины саднило. Голова кружилась. Должно быть, его обессилили острые переживания, связанные с неожиданным пленом. Слишком много адреналина выплеснулось в кровь, и сейчас его нехватка оборачивалась душевной опустошенностью и мышечной слабостью.

Добравшись до тайника и убедившись, что его богатство – деньги и автомат остались нетронутыми, Макс окончательно утратил силы.

Из-за тайги с востока поднялось солнце и стало быстро согревать землю, остывшую за ночь. Поредела и стала расползаться в клочья пелена тумана над рекой. Открывался вид на заречные дали – на заливные луга и пустоши.

Макс забрался под ствол упавшего дерева, туда, где спрятал свой автомат, согнулся калачиком, как бездомный пес, подложил руку под щеку и тут же заснул – будто ухнул в горячую яму – ни снов, ни тревожных мыслей, которые мешают спать.

Макс проснулся под вечер, и первое что ощутил, был голод. Он сжимал безжалостной рукой желудок и подтаскивал его к горлу, отчего все время поташнивало. Макс достал из сидорка последнюю банку тушенки и, истекая слюной, вспорол её штык-ножом, отогнул крышку. Запах консервированного мяса, покрытого серым слоем застывшего сала, ударил в ноздри. Макс съел тушенку в один присест и не ощутил желанной сытости. Он вытер стенки и дно банки пальцем и облизал его.

Трудно сказать, думает ли о чем-то другом, кроме как о бегстве, волк, задравший овцу и вдруг заметивший, что в погоню за ним бросились охотники с ружьями. А вот человек думает. Всегда.

У тех, чьи мозги чисты, думают об одном, те, кому в них попала моча, – совсем о другом.

Макс двигался вдоль берега, стараясь держаться поближе к кустам тальника, чтобы иметь возможность в любой момент укрыться в них при виде опасности. Босые ноги вязли в прибрежном песке, и шагать было утомительно трудно.

Аркун в этих местах единственный удобный путь среди тайги и болот и деревни жмутся к реке, потому как реку не подвинешь с места и не заставишь течь куда тебе хочется. По берегам реки в низинах лежат болота, поросшие камышом и осокой. Здесь гнездятся утки и чайки – горластые белые пираты, проводящие дни в полете над водной гладью. Днем и ночью над топями гудят комары – миллионы серых мягких кровососов. Когда идет по берегу человек, они вьются над головой высоким столбом и сопровождают его, пока порывы ветра не разметут и не разбросают по сторонам толкущееся в воздухе облако. Хорошо, что ветры в этих краях затихают очень редко.

Макс шел и думал. Думал и зло ругался.

Сволочи! Гнусь поганая! Хмыри подзаборные! Надо же, как его подставляют в последнее время эти сучары!

Видел бы он хоть краем глаза того, кто влупил ему в приклад автомата свинцовую блямбу, не пожалел бы десятка патронов и набил бы ими чужие кишки. Правда, расщепленный приклад Макс слегка подправил: нашел кусок песчаника на берегу и затер щербины, чтобы колючие щепки не занозили руки. Однако вещь все равно потеряла качество. Вот, гадство!

Потом эти два сученыша, отобравшие у него пистолет. В мирной стране, на рыбалке не расстаются с ружьями – во, паразиты! А он к ним с открытой душой, с полным доверием. Тем более, что Макс возлагал на девятимиллиметрового Макарова немало надежд. В жилых местах, куда Макс стремился, разгуливать с автоматом – значило показать, что у тебя ни одной извилины под черепушкой. Зато на доктора «ПМ» можно всегда положиться. Он надежно лечит от всех болезней – от страха, от тоски, от жадности, прививает привычку к благотворительности. При этом доктор Макаров лечит радикально: одна свинцовая капсула в брюхо, или просто предоставленная кому-то возможность заглянуть в черное очко ствола, и любой упрямец делается покладистым, любой жмот – добрым и щедрым. Сразу забывает обо всем и начинает стонать: «Все берите, все без остатка, только не надо пилюль!» И вот такое надежное средство у него, у крутого Макса, забрали, забарабали, утырили, как у последнего лоха.

Ну, суки – люди! Никому нельзя верить! Ни к кому нельзя подходить с открытой душой. И будьте уверены, больше он рот не откроет, ушей не развесит. Доктор Калашников тоже лечит, мозги вправляет неплохо. Вы ещё только так сумеете убедиться в этом, господа ненаглядные!

Кто посмеет сказать, что Максим Чикин не думал?

Думают все, но каждый по-разному.

В этом и счастье и беда человечества.

Глубокие мысли Макса о людях, их коварстве и неблагодарности оборвались внезапно. Он заметил впереди лодку, вытащенную носом на прибрежный песок, человека, сидевшего на корме со спиннингом в руках. В кругу камней, выложенных очагом, теплился огонек костра.

«Ишь, рыбачек, – подумал Макс. – Знаем мы вас теперь, как облупленных».

Макс оставил мешок с деньгами в кустах, подхватил автомат поудобнее и направился к лодке.

Рыбак был веселый и добрый. Едва увидел Макса, он поднял руку вверх, как Ельцин, торжествующий победу над Россией.

– Прошу к нашему шалашу.

Здесь, вдали от всякого жилья, он ничего не боялся и даже не потянулся к ружью, которое лежало рядом. А если откуда-то и появился поблизости человек, то он такой же рыбак или охотник и его присутствие скрасит одиночество.

Рыбаку на вид было лет шестьдесят-семьдесят, но выглядел он достаточно свежо и бодро. Он окинул взглядом Макса и удивленно спросил: