Вадим Россик - Страна падонкаф

— Тебе напомнить? Про Наташку, Палашову, Марго, про твою сестру?!

Мандинго вырывает руку. В больших круглых глазах дрожат слезы.

— Я и так все помню!

Он оглядывает толпу. Показывает на полуразрушенный организм у дерева.

— Но чем мы, действительно, отличаемся от этого зверя?

— Мы отличаемся от него справедливостью!

Это вдруг заговорил Мостипан.

— Пойми, несмышленыш, это дикий зверь, который опасен для всех нас. И мы должны от этой опасности избавиться! Раз и навсегда! Это мухачинское порождение больше не должно обременять город своей персоной.

— Но можно же его посадить в тюрьму?

Иронические улыбки, как будто Мандинго при всех громко испортил воздух. Мостипан снова многозначительно повторяет:

— Раз и навсегда, пацан! Ты меня понял?

Мандинго неуверенно кивает. Почти неслышно шепчет:

— Казнить…

Мостипана Витас уже не спрашивает. И так понятно. Валерик молча показывает большим пальцем в землю. Ясно. Сам Витас:

— Я тоже за казнь!

До поляны долетают первые раскаты фейерверка. Обещанная огненная феерия начинается. В небе над городом распускаются яркие букеты огней. Лес окрашивается в разноцвет. Полосы и пятна: синие, зеленые, красные, желтые…

Леха:

— Будем кончать с уродом?

Это уже не вопрос — утверждение. Утверждение смертного приговора маленькому поганому человечку, укравшему жизни десяти человек. Разных, конечно, но не настолько плохих, чтобы заслужить такую страшную участь.

Леха достает кастет. Передает его Димасу. Димас понимает. Он давно научился понимать кореша с полуслова. Надевает кастет на руку, подходит к дяде Коле. Все непроизвольно берутся за руки, соединяются в этот жуткий час в единую цепь.

Казнь.

Димас, без лишних слов, припадает на одно колено и изо всех сил бьет кастетом по ноге маньяка. Прямо в кость!

— Уааааааа!!!

По другой ноге. В кость!

— Уааааааа!!!

— Отправляйся в ад, тварь!

Это Лёня-трансвестит напутствует чудовище в последнюю дорогу. То, что еще недавно было дядей Колей, пытается устоять на сломанных ногах. Боль жесточайшая, но все зря. Треснувшие, прорвавшие синюшную кожу кости не в состоянии больше удерживать тело, и монстр всей тяжестью повисает в петле. Его начинают бить судороги. Все сдерживающие центры отключаются. Из всех возможных и невозможных отверстий капает, сочится, течет, хлещет зловонная жидкость. Отвратительная агония душегуба сопровождается грохотом и вспышками ослепительного света. Это приезжие команды, одна за другой, салютуют праздничному Мухачинску.

Жаркий Лехин шепот прямо в изуродованное ухо:

— Мы и после смерти тебе покоя не дадим, урод!

— Уааааааа!..

Потом последний хрип:

— Мама!

Вот и все. Страшно жил и страшно умер.

Пробиваясь сквозь взрывы фейерверков, к лесу приближаются заунывные полицейские сирены. И сборище сразу расходится. Каждый в свою сторону. Но теперь их сковывают ужасные узы. Навсегда. Конечно, можно было хотя бы улыбнуться друг другу на прощание. Позыв какой-то был. Но помешали эти сирены.

А потом хлынул дождь. Ледяной, сентябрьский. Гася еще незапущенные фейерверки, отменяя намеченные дела и встречи, смывая оставленные следы. Холодно, дождь. День города закончился.

«После опьянения победой возникает всегда чувство великой потери: наш враг, наш враг мертв! Даже о потере друга мы жалеем не так глубоко, как о потере врага». Фридрих Вильгельм Ницше.

Первый день лета. Выходной. На весь могильник и окрестности разнузданно какафонят три хмельных голоса:

Частушка-порнушка. Вполне невинная. Ну и пусть люди поют. Хоть как-то культурно растут. «Нам песня строить и жить помогает!» Только вот что строить и как жить? Власть может быть спокойна за себя, пока мухачинцы поют такие частушки. Ведь мухачинцы — не одно целое. Не монолит и никогда монолитом не станут. Работяги и лентяи, законопослушные и не очень, старые и еще нет… Они очень разные. Разобща поднимают Россию. Модернизация, там, нанотехнологии за нанозарплаты. И продолжают летать на летающих дровах, ездить на дымящих печках, мечтать о скатерти-самобранке… Самосранке! Впрочем, такая у них уже есть. В общем, эректорат. Одно пугает. Могут внезапно объединиться. Как прошлой осенью на поляне. Оказывается, иногда ненависть объединяет людей лучше, чем любовь. Соберутся и начнут исполнять частушки с обратным смыслом. И что тогда? Куда бежать и где спасаться? В Лондон? Шутка, конечно.

На пляже яблоку негде упасть. Исаак Ньютон здесь не смог бы сделать своего открытия. Поматерился бы и ушел искать свободную яблоню. Бабки-дедки, мамы-папы, их детищи. И даже Леша Лябин ковыряет своим пистолетом грязь у берега. В смысле — игрушечным пластмассовым пистолетом. Все здесь. Запчасти общества, изношенные и бракованные детали.

Мандинго сидит на берегу Мухачи. Пристально смотрит в воду. Что он там хочет увидеть? Или кого? Футболку специально не снял. Чтобы не скалили зубы. «Самый короткий в мире анекдот: негр загорает!»

Вот на тропинке показалась Марисабель. Она ищет на пляже брата. Мама зовет Мандинго домой. Ну вот, здрасьте! Сделала только три шага, а уже набрала полные сандалии песка.

Марисабель слышала, что в прошлом году осенью, здесь рядом, в лесу, повесился мужик. Говорят, какой-то алкаш. Марисабель, конечно, не знает, почему он повесился. Возможно, не выдержал местной жизни. Сломался. Жить в Мухачинске нелегко.

Проходя мимо загорающих, Марисабель видит, как толстяк, немолодой уже, лет тридцати, в общем, в периоде угасания, сворачивает в трубочку «Мухачинскую правду». Потом возмущенно говорит своей такой же пожилой и жирной, похожей на ливерную колбасу спутнице, тыча газетой ей в нос:

— Смотри, Клава, что в газете пишут! Вандалы у нас в городе осквернили кладбище! Слава богу, успели надругаться только над одной могилой. Повалили и раскололи памятник. Да еще намалевали на обломках свастику. Наверное, все эти придурки — скинхеды.

Ливерная спутница поддерживает:

— Какой ужас! Не представляю, как таких земля носит!

— Это подонки, Клава! Это просто обыкновенные подонки!

Да… Подонки. Даже — точнее, хоть и неправильнее — падонки.

Марисабель передает брату слова мамы. О΄кей! Мандинго сейчас придет. Но Марисабель его дожидаться не станет. Она капризная и нетерпеливая. Как принцесса из сказки братьев Гримм. Только губастенькая и темнокожая.

С недовольной гримаской на лице Марисабель садится на поваленный ствол, вытряхивает из сандалий песок, и, не оглядываясь, легко скачет по тропинке домой. Через лес, как Красная Шапочка…