Татьяна Петрашева - Убийца боится привидений

— Нутром я чую, он убил Халецкую! — оперуполномоченный Анатолий Коробченко в сердцах стукнул по столу.

— Твое нутро, Толя, к делу не пришьешь, — рассудительно заметил флегматичный следователь Витольд Моргулис. — Нам нужны существенные улики. А их нет. — Сейчас был особо заметен его приятный тягучий акцент. — Маленькая перепуганная девочка может напутать.

Прошло уже три месяца с тех пор, как в центре города в собственной квартире была задушена супруга видного общественного деятеля Евгения Халецкого. Трагедию усугублял тот факт, что Вера Халецкая была беременна двойней. Она вернулась с дачи, когда грабитель находился в квартире. Если бы этот мерзавец видел, что вместе с хозяйкой находилась ее семилетняя дочка, он расправился бы и с ней. А может просто забыл о девочке впопыхах. Так или иначе, но маленькая Эльза успела шмыгнуть за тяжелую портьеру и стала единственной свидетельницей кошмарной сцены, когда похожий на большую обезьяну дядька подушкой душил ее мать.

Михаил Набоченко был известен в преступном мире под кличкой Шимпанзе. Он и впрямь был обезьяноподобный, будто между ним и его далекими предками не было миллионов лет эволюции. Выступающая вперед нижняя часть лица с мощными челюстями, низкий лоб, волосы, растущие почти от самых бровей, длинные, едва не до колен, руки. Но кисти рук маленькие, юркие. И лицо подвижное, постоянно гримасничающее. Увидев такого хотя бы раз, не запомнить его невозможно. Но девочке всего семь лет. К тому же она пережила настоящий ужас, отразившийся на ее детской психике. Возможно, из нескольких опознаваемых, показанных ей, она выбрала именно его, потому что тот слишком походил — в ее представлении — на бандита. Но других свидетелей нет. Улик нет. Оперуполномоченному Анатолию Коробченко и следователю Витольду Моргулису нужно будет как следует поработать головой, иначе Шимпанзе придется отпустить.

Шимпанзе свою вину отрицал категорически. Он сам понимал, что улик против него нет, и вел себя нагло. Когда на него особо наседали при допросах, он откровенно зевал, раскрывая необъятную пасть.

— Мне в этого отморозка порой хочется пепельницей запустить! — признавался горячий, взрывной старший лейтенант Коробченко.

— Толя, нам нужны доказательства, — остужал коллегу хладнокровный майор Моргулис, приставленный будто в противовес эмоциональному Коробченко. — Проявлять свои чувства мы не имеем права.

— Сам знаю, — ворчал старлей, с досадой швыряя на стол папку с документами следствия. — Но где мы возьмем эти доказательства?!

— Мы должны их найти, — невозмутимо выдавал Моргулис.

Сам тон с приятным акцентом этого льдоподобного прибалта странным образом действовали на оперуполномоченного — тот моментально остывал. В отделе между собой их так и называли: «лед и пламя».

— Что ж, значит, будем думать, — вздыхал Коробченко.

Какая-то слабенькая, едва уловимая мысль уже шевелилась в его мозгу. Силой, угрозами из Шимпанзе вряд ли добьешься признаний. Но его можно перехитрить. Тот был примитивен, малограмотен: с трудом ставил свою закорючку вместо подписи под протоколами допросов. И еще одну особенность заметил Коробченко за подследственным: тот был суеверен.

Однажды — Шимпанзе еще находился у них в отделении, в ИВС (изоляторе временного содержания) — Коробченко был свидетелем странного, как ему показалось, поведения подследственного. Тот, сопровождаемый конвоиром шел по коридору. В одном месте коридора он вдруг крупно вздрогнул и дернулся в сторону. Конвоир инстинктивно схватился за пистолет. Но Шимпанзе выпрямился и прошел дальше спокойно, хотя опер видел, что спина рецидивиста оставалась напряженной. Когда Шимпанзе увели, Коробченко внимательно осмотрел место. Он увидел на полу пятно, создаваемое частично содранным линолеумом и проникшим сюда лучом света из зарешеченного окна. Играющий солнечный луч придавал пятну причудливую живую форму, и черт-те знает, что померещилось уголовному воображению Шимпанзе.

А вскоре опер, войдя к нему в камеру, был свидетелем еще одной удивительной сцены. Шимпанзе, смешно махая своими длиннющими руками, пытался выгнать из камеры бог весть как залетевшего сюда воробья.

— Плохая примета, начальник, — гримасничая, объяснил рецидивист.

— Значит, быть тебе, Шимпанзе, разоблаченным, — ухмыльнулся Коробченко.

— Типун на язык, — совсем по-простому махнул рукой Шимпанзе.

Все эти его ужимки показались бы Коробченко смехотворными, если бы он не знал, что этот мерзавец оставил без матери семилетнюю девочку и лишил жизни двух неродившихся малюток. Впрочем, это еще предстоит доказать.

Ближайший выходной Анатолий провел, наконец, с семьей. Сначала они гуляли втроем — женой и шестилетним сынишкой — по набережной. Ирина крепко держала мужа под локоть: они так редко бывают вместе. Приближался какой-то праздник, в воздухе висели огромные разноцветные аэростаты на длинных веревках. Ванечка от них был в восторге и задавал отцу массу вопросов.

Потом дома обедали. Ванечка смотрел мультики. Показывали нашу старую добрую мультипликацию. Мультик был про Карлсона. Сначала Карлсон, нарядившись привидением, спугнул забравшихся в дом двух воришек. Потом он, натянув на себя чехол от кресла, летал по комнате со шваброй в руке и завывал: «Я самое лучшее в мире приведение…» Ванечка покатывался со смеху.

Убитая Вера Халецкая всё не выходила из головы Анатолия Коробченко. Он видел ее тело. Красивая, молодая. 28 лет — моложе его Ирины. Он беседовал с Евгением Халецким — вдовцом, убитым горем. И девочка с редким у нас именем Эльза — почти ровесница его Ванечки… И двое неродившихся малюток… Если бы какой-нибудь подонок сотворил что-то страшное с его женой, он бы нарушил все законы и все уставы, но расправился бы с ним собственноручно.

Майор Моргулис прав: в их работу нельзя допускать чувство. Только холодная голова. Хотя Анатолий сам видит, как майор — с его холодной головой — бывает, посасывает валидол. Человек всегда остается человеком, а не бесчувственной машиной.

Ночью Коробченко приснился странный сон. Ему приснилась Вера Халецкая с неправдоподобно огромным животом; она парила в воздухе, привязанная за ногу длинной веревкой, будто аэростат. Ее красивые волосы развивались по ветру, и она завывала: «Я самое лучшее в мире привидение!» Проснувшийся сразу после этого сна Коробченко даже помотал головой: приснится же такое! Но сон он почему-то запомнил.

Выходить на дежурство ему нужно было только после обеда — такой долгий, на редкость, ему выпал выходной — и утром он еще смотрел телевизор. Показывали старую кинохронику. Изображение дрожало, лента была полустертой, и люди на ней казались выходцами из потустороннего мира. Анатолий в юности, еще во времена учебы в институте занимался любительской киносъемкой. Он тогда был помешан на сыске. Ему думалось, что это его умение пользоваться кинокамерой будет ему помогать в работе. До сих пор, наверное, валяется на антресолях его любительская 8-миллиметровая камера. Даже проектор сохранился. Ни к чему оказалось всё это.