Ирина Лобусова - Флер Д’Оранж: Сердце Замка

Я прекратила смотреть по сторонам и снова уставилась на Сопикова. Он жадно ел, тщательно рассматривая каждый кусок так, как это обычно делают очень алчные, скупые люди. Весь его упитанный вид был преисполнен того поганенького чувства самодовольства, которое для многих значит больше, чем любые достижения. Сопиков был доволен собой: свое положение и жирный кусок еды он никогда не променял бы ни на что. Ведь этот жирный кусок, щедро политый соусом, позволял с легкостью оставить за спиной все высшие (а, значит, такие хлопотные и зыбкие) материи. Я смотрела на него… Мне вдруг стало тоскливо. Вот он, здесь, сейчас, прямо передо мной: отнюдь не ведущий дешевенького развлекательного шоу (смешного шоу, вызывающего больше смеха, чем презрения), а серьезный обозреватель крупного издания, которое имеет вес и голос. Член Союза журналистов. Еще какой-то там член. Уверенный, солидный человек, жадно смакующий собственную упитанность.

Неужели это то, к чему я стремлюсь? Неужели хочу быть такой же, как он? Упиваться этим жирным самодовольством и с размаху плевать на все остальное? Я тяжело вздохнула. Сопиков этого не заметил. Он и не мог заметить. Он был слишком занят большим куском шашлыка, который с трудом пытался разрезать, и это было самой сложной его проблемой за весь сегодняшний день. Мимо проходящая дама случайно толкнула меня в спину. Что я здесь делаю? Что я вообще делаю? Смотрю, как Сопиков жрет на честно заработанные деньги, полученные за сомнительную историю о никому не нужном директоре провинциального музея? О директоре, которого ждут (а может быть, и оплакивают) только жена и две маленьких дочки?

Я была совсем близко к тому, чтобы встать и уйти. Уйти не оглядываясь, и больше никогда не видеть ни Сопикова, ни ему подобных. Я не знаю, почему не сделала так. Честное слово, никак не могу объяснить. Может, в тот момент в моей памяти вспылили слова из письма (больше похожие не на слова, а на толчок), о том, что мне будет легче заниматься этой историей, собирая информацию по крупицам, потому, что я никогда не была связана ни с криминалом, ни с политиками, ни с грязными историями из настоящей жизни. Впрочем, это было не все. Было еще одно обстоятельство, медленно всплывающее из глубин подсознания (интуиция?), до тех пор, пока не вышло на поверхность… Вот это – верней всего: благодаря мысли, пришедшей мне в голову, я уже не могла встать и уйти. Закончить разговор с Сопиковым было проще всего, а я никогда не искала легких путей (возможно, это и было моей главной трагедией). Я пристально посмотрела на своего собеседника и сказала:

– Сопиков, а с кем Виктор Алексеев выехал за границу?

Следом за этим вопросом раздался звук. Честно говоря, странный звук, металл по стеклу… Это Сопиков уронил обратно в тарелку нож и вилку.

– Ка… а… какой еще Алексеев?

– Как это, какой, Сопиков? – улыбаясь, по возможности обворожительно, я с удовольствием отмечала про себя, что Сопиков демонстрирует, по меньшей мере, нервозность, – Тот самый директор музея, о котором ты так хорошо информирован! Неужели Алексеев один выехал в Грецию? Никогда в это не поверю! Люди подобного типа редко бегут в одиночку! Обычно их к этому подговаривают. Наверняка он сбежал со своей любовницей, а? Ну признайся, Сопиков, ведь визу в Грецию выдавали на двоих человек? Или, все-таки, на одного?

Сопиков с шумом втянул в себя воздух и начал багроветь, как стоящий перед ним стакан вина.

– Я не понимаю! Какое отношение это имеет к моему рассказу?

– Самое прямое. Я хочу знать, выехал (то есть сбежал) Алексеев один или с любовницей? И с кем он был зарегистрирован при въезде в Грецию?

– Что за вздор ты несешь?! – Сопиков легонько хлопнул рукой по столу (скорей от растерянности, чем от возмущения), – Наверное, я сделал ошибку, вообще согласившись разговаривать с тобой об этой истории! Всеми забытой истории! Которая никого уже не интересует! Ты нагло пристаешь с глупыми вопросами, перевираешь полностью смысл сказанного мной и пытаешься извратить ситуацию в каком-то странном русле…

– Сопиков, Бог с тобой! Чего ж ты так бесишься? Я задала самый простой, невинный вопрос – только и всего! Что ж ты так сильно рассердился? Нервничаешь, весь красный, руки дрожат. Что случилось? Неужели ты не знаешь, с кем уехал Алексеев? Нет, допустить подобное я просто не могу! Предположить такое – значит, смертельно оскорбить тебя, так точно и серьезно работающего с любым фактическим материалом! А, тем более, с фактами такой нелицеприятной истории! Ты ведь так тщательно проверяешь всю информацию! Согласовываешь все сведения! Так неужели ты…

– Хватит юродствовать! – Сопиков почти визжал, голос пронзительный, как у поросенка и было это ужасно смешно (у такого солидного человека такой поросячий визг). Я быстро отвела глаза в сторону, чтобы не рассмеяться, – Да узнавать такие грязные подробности просто не пришло мне в голову! Это же ужас – искать во всем грязь! У нас крупное солидное издание, а не грязный, желтый, бульварный листок! Мы не позволяем себе копаться в грязи!

Сопиков закашлялся, залпом выпил бокал вина, потом отдышался и продолжил более спокойно:

– Я понимаю, почему тебя так интересует именно этот вопрос. Ты привыкла копаться в грязи. Как и большинство работников телевидения, ты привыкла к грязи и эту мерзость ты уже никогда не сможешь с себя отмыть. Следует только один раз взглянуть на твою передачу, чтобы понять, чего ты стоишь. Да от тебя несет грязью за километр, как от вокзального бомжа, и ты распространяешь вокруг себя зловоние! И сколько бы ты не прыскалась дорогими духами, ты все равно воняешь, как и твоя дешевая передача! И чтобы ты ни сделала, это все равно будет вонять! Признаться честно, занимаясь историей о сбежавшем директоре музея, я думал о более высоком, светлом. Я думал о человеке, так гнусно предающем свою страну, свое правительство, превращающем работу (занятие историей) в какой-то грязный фарс. Я думал, насколько низок такой поступок и как важно выносить подобные личные поступки на общественное осуждение, чтобы общество и коллектив знали в лицо подобных негодяев, разбирали их по косточкам, наказывали презрительным отношением к ним и семьям таких перебежчиков… Вот о чем я думал, а не о какой-то грязи ниже пояса, наподобие того – один он уехал или нет! Люди моего положения не думают о такой низости!

Сопиков замолчал. Его глаза рыскали по сторонам как мыши, попавшие в стеклянную банку. Он так тревожно ждал того, что я скажу в ответ на его внушительную тираду, что мне стало не по себе. А я… Я просто утонула в потоке его красноречия! Вот кому бы работать на телевидении в развлекательном шоу! Как чешет языком – ну, просто с ума сойти!