Ирина Лобусова - Флер Д’Оранж: Сердце Замка

Больше тетя Лида никогда не видела этого охранника. В своем письме она написала о том, что, очевидно, их беседу кто-то увидел, поэтому Горянский его убрал. Возможно, его даже пытали перед смертью. Она не исключала возможность, что Горянский узнал, что женщина получила информацию об истинном смысле „химического производства“. Откровенность бандита с секретаршей Алексеева была достаточной причиной для того, чтобы она стала второй жертвой. Тетя Лида написала обо всем этом. Она заканчивала письмо просьбой разобраться в незаконной деятельности депутата Горянского, прекратить его торговлю ураном и спасти от гибели поселок. Вернее, поселок и небольшой городок рядом, ведь опасность распространялась и на него. Это выстраданное письмо постигла плачевная участь. Но судьба женщины стала еще более плачевной. Я предполагаю, что, когда Горянский принял решение убрать с дороги Алексеева, он решил избавиться и от секретарши. Думаю, что следили за ними обоими. Но, на следующее утро после убийства Алексеева, секретаршу выпустили в город. Бандиты не знали, что тетя Лида написала письмо в посольство. Но они знали, что она второй посвященный, после Алексеева.

Когда она вернулась домой, ее убрали, но все-таки эта поездка не давала Горянскому покоя. И тогда ему пришла в голову идея со статьей. Он придумал, как объяснить исчезновение директора музея так, чтобы ни у кого не возникло вопросов. И даже если секретарша успела кому-то сболтнуть, то его идея закроет всем рот и погасит любую шумиху. Через пресс-центр своего подставного политика Горянский заказал статью. Эту статью и состряпал Сопиков. После этого Горянский успокоился – теперь всем официально было известно, куда исчез директор музея. Вот, собственно, и все. Хотя нет, не все.

Договор об аренде, тот самый договор, по моей просьбе скопированный в музее, находится вместе с остальными бумагами и тоже является доказательством преступления. Особенно, если проследить место работы заместителя директора музея (или новой секретарши, как она сама себя называет) и узнать, какую карьеру она успела сделать под руководством Горянского. Он продумал даже такой хитрый ход: поставить на руководящие должности в музее своих людей, которые прикроют в случае необходимости.

Еще, наверное, надо сказать о том, что когда я читала письмо тети Лиды, мне несколько раз становилось очень страшно. У нее не было тех фактов, которые есть у меня, большей частью она руководствовалась своей интуицией, но поражало то, насколько ее догадки были верны. Особенно та догадка, что уран, который продавал Горянский, не был обыкновенным ураном.

Об уране, плутонии и страшном отходе я узнала из двух источников: из записок Виктора, который вел свое расследование, и из рассказа уборщицы, которая подслушивала разговоры ученых, нанятых Горянским для выяснения обстоятельств трагедии в мастерской завода. Я обманулась в продюсере своего канала, наивно предположив, что он не имеет никаких отношений с Горянским. Поймав его на первой лжи, я выяснила, что контрольный пакет акций канала давно принадлежит Горянскому, а продюсер – марионетка, которая пляшет под его дудку. Какой была первая ложь? Наш разговор, когда он проговорился, что Горянский торгует металлом! Про слухи об этом.

Но дело в том, что о Горянском никогда не было таких слухов (я выяснила это из достоверного источника – у Сопикова, который не мог не знать). Никто не знал о торговле металлом даже в нелепых обвинениях! Всем окружающим Горянский был известен лишь как удачливый торговец и все считали, что он занимается торговлей – продает мебель, оборудование, автомобили и т. д. Продюсер просто проговорился мне о том, о чем мог знать только приближенный Горянского. Очевидно, позже он понял, что сболтнул лишнее и срочно послал по моему следу убийцу, чтобы закрыть мне рот и реабилитироваться в глазах Горянского. Но было уже поздно. Что же касается автоперевозок, то это было только моей догадкой. Я не сомневалась, что Горянский открыто возьмет водителей с грузовиком для перевозки контейнера – у него хватало наглости ничего не скрывать. А зачем ему было таиться, если он давно привык к безнаказанности? Если прикрываясь другими людьми (к примеру, тем известным политиком, в пресс-центре которого официально числится журналист Сопиков), он привык распоряжаться властью, диктовать всем свои законы и чувствовать себя огромной силой – страшной потому, что она тайная. Он считал, что любое преступление сойдет ему с рук. Он не знал, что я найду те самые главные доказательства. В письме мне рассказал о них человек, которого я люблю. Цилиндр я раскопала раненной рукой сама.

Возможно, после того, как я вытащила его на поверхность, руки у меня больше не будет. Но будут прекрасные белые цветы, умершие при жизни. Я не знаю, как они называются. Не успела узнать. Цветы, подтверждающие искренность человеческой любви… После них родятся новые и, возможно, они будут жить. В маленьком и красивом, больше не проклятом поселке»

Когда я закончила говорить, что-то очень болезненное, очень терпкое заныло под разломанным ногтем. Я увидела белый цветок, попавший каким-то чудом под ноготь. Белый цветок. «Флер д' оранж» в сердце замка… Так с иронией назвал эти цветы тот, кого я люблю. Он знал старинную легенду о том, что в день свадьбы именно этими цветами раньше украшались местные невесты. Свадебный цветок. Символ света. Символ искренности, который дарят невестам. Что происходило дальше и как – я не помню. Только я хватала цветы в охапку, бросая в его уничтоженное лицо, расправляясь со счастьем, которого меня лишили. Он был весь осыпан цветочным дождем. Так, как будто цветы падали с живых деревьев… С настоящих деревьев, которые никогда не приносили мертвых плодов.

Я успокоилась, почувствовав новый приступ боли. Мне по-прежнему было легко. В глубине кто-то громко и отчетливо сказал: «Вас найдут. Все ведь знают – вы должны вернуться до захода солнца. Вас найдут. Он не умрет. Все будет хорошо. Посмотри – заходит солнце».

Сквозь край гор были видны блики заходящего солнца. Раскаленная монета с вогнутыми краями медленно уплывала за горизонт. Уходящие лучи бросали на землю длинную тень. Тень дарила святую надежду. Я наклонилась совсем низко, превозмогая боль, чтобы поцеловать его в разрез уничтоженных губ. Я боялась дышать, чтобы не вспугнуть его прерывистое дыхание, похожее на тонкую нить. Тонкую прерывистую нить теперь моей жизни. Я слышала удушливый, гнилостный запах лежащих на нем белых цветов. Их было так много в самой сердцевине каньона.