Павел Саксонов - Можайский — 1: начало

— Его убили?

— Да.

— И это не все?!

Можайский взял Мякинина за руку:

— Будет лучше пока не говорить об этом вашей матушке. Почему, собственно, я и вызвал вас в коридор. Тело… вашего брата сильно изуродовано, чтобы воспрепятствовать опознанию. Голова…

— Что — голова? — голос Алексея Венедиктовича сел.

— Голову еще не нашли.

Мякинин всей своей тяжестью навалился на руку Можайского.

— Господи…

— Опознали по телеграфной квитанции, обнаруженной… в одежде. На квитанции в качестве обратного указан ваш адрес. Скоро с Варшавского вокзала отходит поезд…

— С Варшавского?

— Да. Тело нашли недалеко от Плюсы, на сто семьдесят второй версте главного хода. Едут Инихов со своими и я. Вы…

— Я тоже еду! — Алексей Венедиктович выпрямился, вырвал свою руку из руки Можайского и схватил пристава за плечи. — Даже не пытайтесь…

Можайский осторожно, почти нежно, освободился от хватки Мякинина и, подтолкнув его опять к кабинету, мрачно ответил:

— Я и не пытаюсь. Поговорите с матушкой. Попросите ее вернуться домой: ожидать здесь будет слишком долго и утомительно. А я займусь приготовлениями. Встретимся у входа через… — Посмотрев на часы, он утвердительно качнул головой. — Ровно через четверть часа: нас будет ждать экипаж. Для Марии Александровны я распоряжусь вызвать извозчика.

Алексей Венедиктович нерешительно взялся за ручку двери кабинета, а Можайский, немного сутулясь, почти побежал в приемную.

Сошедшие в Плюссе с остановившегося по требованию пассажирского поезда Можайский, Инихов, полицейский фотограф Генэ, Алексей Венедиктович Мякинин и два полицейских надзирателя, взятых в поездку «на всякий случай», были встречены жандармским офицером: представление о розыске поступило в сыскную полицию от Петербургско-Варшавского жандармского управления.

Жандарм был мрачен и немногословен: за те примерно четверть часа, которые потребовались на то, чтобы от станции пройти по слежавшемуся снегу путей к месту жуткой находки, он ограничился коротким пересказом обстоятельств обнаружения трупа — случайность, ставшая, с его слов, возможной только благодаря бушевавшему давеча шторму. Сильный ветер, словно в трубе, направляемый вдоль путей росшим по обе стороны хода лесом, сорвал подтаявший пласт с довольно крутой насыпи и, протащив его — как на полозьях — несколько десятков метров, буквально вспахал поверхность. И уже с проходившего через час или два товарно-пассажирского поезда было замечено тело. Поезд остановили. А дальше — всё с той же Плюссы — в жандармское управление поступило извещение.

Прибывшие на место жандармские чины обнаружили весьма устрашающую картину: обезглавленное тело было обнажено — при этой новой подробности Алексей Венедиктович шмыгнул носом, вызвав на себя хмурый взгляд офицера, — руки, в особенности ладони и пальцы, — изрезаны (услышав это, Инихов и Можайский быстро, словно бы в голову каждого из них пришла одна и та же мысль, переглянулись); нижние, а теперь обнажившиеся, слои снега — залиты кровью; голова отсутствовала, тогда как одежда — гимназическая форма — отыскалась поблизости. Форму эту убийца связал узлом и постарался утопить в снегу — чуть поодаль от тела, — но это у него плохо получилось: часть ее осталась на поверхности. Причем глубина снега в том месте, куда убийца забросил форму, была такова, что, возможно, дважды или трижды провалившись по пояс в попытках исправить дело, убийца был вынужден отступить и оставить всё так, как есть.

Уже подходя непосредственно к месту находки — Можайский, Инихов и Сергей Венедиктович увидели небольшое «оцепление» из жандармов, сгрудившихся на утоптанной площадке под насыпью, — офицер добавил:

— Если бы не форма и нашедшаяся в ней квитанция, ума не приложу, как можно было бы провести опознание!

Тело, страшное настолько, что стоявшие у насыпи жандармы старались на него не смотреть, по-прежнему лежало тут же: пока еще никто не смог понять, как и куда именно отправить его на исследование.

Генэ, хотя и повидавший всякого, заметно побледнел, устраивая свои фотографические принадлежности и разворачивая аппарат то так, то эдак — он либо тонул в глубоком снегу, либо оказывался слишком далеко или слишком близко от тела. Алексей Венедиктович, не зная, что ему делать, безвольно застыл на утоптанной жандармами площадке: его первое невольное движение к трупу оборвалось так же стремительно, как и возникло — Алексей Венедиктович в ужасе отшатнулся, не видя более в обезглавленном и обезображенном несчастном своего младшего брата. Инихов начал опрашивать жандармских, а Можайский, увлекая за собой полицейских надзирателей, снова поднялся на пути и, вглядываясь по сторонам, медленно и настороженно пошел по ним.

— Юрий Михайлович! — Голос Инихова донесся снизу и уже с приличного расстояния. Можайский обернулся и увидел, что Инихов машет рукой в противоположную сторону. — С полверсты туда есть сход к поселку!

— Он мне не нужен!

Инихов развел руками и вернулся к беседе с жандармами. Можайский же, по-прежнему сопровождаемый полицейскими надзирателями, пошел дальше. Саженях в ста или чуть больше далее по ходу он вдруг остановился и, сложив ладонь козырьком и поднеся ее к глазам, начал внимательно всматриваться во что-то, находившееся у самой кромки леса. Жестом подозвав поближе одного из надзирателей, он ткнул в направлении разлапистой ели:

— Что это, как по-твоему?

Надзиратель тоже всмотрелся.

— Упало там что-то, вашесъясть. Изволите видеть: намело с углублением.

Можайский кивнул, отлично поняв значение странного выражения «намело с углублением». Собственно, именно так это и выглядело: какой-то предмет, упав в снег, оставил в нем глубокую ямку — достаточно глубокую для того, чтобы снегопад, прошедший позапрошлой ночью и снова начавшийся нынешним утром, засыпал ее не полностью. Со стороны казалось, что не хватило совсем чуть-чуть, но этого было достаточно для обнаружения.

— Веди сюда этих топтунов!

Надзиратель, несмотря на леденившие душу обстоятельства, хмыкнул и побежал за подмогой.

Спустя минут десять все, за исключением оставшегося при своих принадлежностях Генэ, но включая Можайского, Инихова, жандармского офицера и Алексея Венедиктовича, выстроились попарно в цепь и, мелко-мелко, словно топчась, шагая вперед-назад, начали прокладывать «дорогу» к высмотренной Можайским яме.

— А не затаптываем ли мы следы?

Можайский, вытирая перчаткой раскрасневшееся лицо, взглянул на такого же красного Инихова и пожал плечами:

— Да ну, какие следы? Если это… то, о чем мы думаем, ее просто швырнули с насыпи.

— Попросил бы я вас, господа! — находившийся прямо перед ними жандармский офицер полуобернулся и недовольно, почти с неприязнью, покосился на полицейских. — И так уже тошно!