Павел Саксонов - Можайский — 2: Любимов и другие

Наш юный друг кивнул:

— Всё верно. Студенты, убедившись в невозможности незамеченными избавиться от чушек на улицах, рассудили также. И оказались правы. По крайней мере, в том, что не рискнули везти их на дачу. Коляска под тяжестью льда изрядно проседала, остановить ее могли в любой момент. И если объясниться по поводу странного вида человека, закутанного в полушубок, было еще — мы в этом убедились — возможно, то уж кровавые чушки вызвали бы слишком много вопросов. Собственно, удивительными остаются только два момента: как вообще коляске удалось пересечь весь город и почему на следующее утро в полицию не доложили о сваленных на вокзале странных ледышках!

— С первым всё просто. — Это уже мрачно пояснил его сиятельство. — Мороз. Отбивает охоту шевелиться и проявлять инициативу. Заодно и рассудок затуманивает. Наши городовые, пропуская коляску, больше думали о тепле, чем замечали какие-то странности. Коляска и коляска… едет себе и едет… А вот второе…

Можайский замолчал. Чулицкий же поерзал в кресле и вдруг заявил:

— Скорее всего, доклад имеется. Только его в жандармском управлении железных дорог похоронили!

— Гм… мне тоже пришло это в голову. — Его сиятельство мельком взглянул на Чулицкого и отвел свои улыбающиеся глаза. — Очевидно, что если и доложили, то не в участок.

— Но почему же они… — наш юный друг был искренне изумлен.

— Не заявили об этом дальше?

Поручик кивнул.

— А кто их знает? — Его сиятельство опять взглянул на Чулицкого. — Может, они и сами ведут какое-то следствие, полагая, что дело тут — в какой-нибудь подготовке к какому-нибудь покушению.

Михаил Фролович — ставший не менее мрачным, чем Юрий Михайлович — согласился:

— Почти наверняка. Времена тревожные.

После этих слов в гостиной стало очень тихо. Только всё больше набиравший силу ветер бился в окно снежной крупой.

Не знаю почему, но мне почему-то сразу же вспомнилось около года назад произошедшее убийство Боголепова [29] Николай Павлович Боголепов (1846–1901) — министр народного просвещения (1898–1901 годы), убитый выстрелом из пистолета в собственной приемной. В годы своего министерства проводил направленную политику недопущения втягивания студентов в революционную деятельность, в том числе и а) распорядившись отдавать в солдаты замеченных в агитациях учащихся; б) увольняя из учебных заведений отличавшихся чрезмерно левыми взглядами преподавателей и профессоров. Застрелен бывшим студентом Московского университета Карповичем. . Впрочем, скорее всего, направление моим мыслям дало определенное сходство обстоятельств: и там, и тут — студенты. И там, и тут — военные связи: Боголепов отдавал студентов в солдаты, а «наши» студенты и сами были курсантами Военно-медицинской академии.

Судя по нескольким последовавшим замечаниям Инихова и Кирилова, покушение на Боголепова и его смерть пришли на ум не только мне. С минуту мы поговорили о совсем недавних беспорядках на Невском [30] В воскресенье 3-го марта (по старому стилю) 1902-го года. , о набиравшей силу подрывной агитации, о смутных предчувствиях.

Мы не могли, конечно, предвидеть, что чуть ли не через несколько дней от бомбы террориста погибнет Сипягин и лишь чудом сорвется покушение на Константина Петровича Победоносцева [31] К.П. Победоносцев (1827–1907) — правовед, историк Церкви, обер-прокурор Святейшего Синода. : кстати, второе уже, так как первое — по счастью, такое же неудачное — состоялось дождливой мартовской ночью год назад. Но, сколько бы слепы в предвидении будущего мы ни были, всепроникающий беспокойных дух завладел и нами, и мы, вполне поддавшись ему, каркали подобно воронам о нехорошем грядущем.

Этот наш дельфийский поход [32] Вероятно, Сушкин намекает на оракул в античных Дельфах, к которому обращались за предсказаниями будущего и с вопросами о том, стоит или нет затевать какие-либо мероприятия. завершился вполне предсказуемо: по кругу пошла очередная бутылка. Целебный напиток вырвал нас из кошмарных грез, впрочем, вернув к не менее кошмарному настоящему. Но какими бы страшными ни были обстоятельства расследуемого дела, их можно было считать успокоительной обыденностью на фоне того, о чем мы только что говорили. В конце концов, перед нами было пусть и не совсем обычное, пусть и чрезвычайно жестокое — с многочисленными жертвами, — но все-таки только уголовное, обусловленное жаждой наживы, преступление.

Его сиятельство, вытерев губы, махнул рукой, повелевая поручику продолжить, и наш юный друг вернулся к прерванному рассказу:

— Избавившись от чушек на Балтийском, студенты покатили на дачу и были дважды, как я уже говорил, остановлены разъездами конной полицейской стражи. Обе встречи закончились для них благополучно, и вот — в третьем приблизительно часу — они прибыли к Кальбергу. Барон принял их с большим неудовольствием: он и сам примчался на дачу, будучи вырван из дома телефонным звонком Алексея Венедиктовича. И то, что прибыл он несколько раньше студентов, объясняется лишь тем, что дворник Варфоломей слишком уж долго провозился с очисткой места падения.

«Неужели другого места не нашлось?» — с порога начал барон, недоумевая, зачем вообще понадобилось везти гимназиста к нему на дачу. — «Полно ведь мест, где можно спрятать труп! У меня тут что — кладбище?»

— Мой тезка парировал твердо:

«Мальчик еще жив. Не могли же мы его бросить!»

«Подумаешь, какие нежности! Ланцетом по горлу, и в канаву!»

«Иван Казимирович! Он, между прочим, наш друг и товарищ!»

— Барон удивился:

«Какой еще друг, если он собирался нас выдать полиции?»

«Ваш драгоценный инженер всё переврал», — тезка твердо стоял на своем. — «Сережа не собирался никого выдавать. Он всего лишь потребовал у брата увеличить его содержание. Вы ведь знаете, что все вознаграждения Сереже проходили через руки старшего Мякинина».

— И вот тут барон нахмурился:

«Вы хотите сказать, что он сбросил брата с крыши только ради того, чтобы не увеличивать его долю?»

«Именно».

«Ах ты, черт побери! Ну и крыса!»

«И еще какая, Иван Казимирович! Была бы наша воля, мы бы его…»

— Барон решительно оборвал студента:

«Нет, даже не думайте. Он нам нужен».

«Нам и Сережа был нужен».

«Да. Но не так, как этот… м***к! Ладно, несите его в дом… да куда, куда! Совсем ополоумели!» — увидев, что студенты, взявшись за полушубок, понесли бесчувственного, но все еще живого гимназиста в гостиную, Кальберг — своей мощной рукой атлета — ухватил одного из них за шиворот и круто развернул. — «В подвал несите! Как я понимаю, он все равно не жилец, только зря всю гостиную кровью перемажете!»

«Жилец он или нет — еще вопрос. Мы должны тщательно его осмотреть».