Павел Саксонов - Можайский — 2: Любимов и другие

— И то… — Инихов, мельком перекрестившись, махнул рукой.

— Ну, хорошо, — подал голос Митрофан Андреевич, — стрелять вы не стали, а что же они? Набросились?

Наш юный друг неожиданно улыбнулся, а бледность с его лица отступила:

— Нет. Умирать никому из них не хотелось, и поэтому мы заключили пакт: я не стреляю в них, они не бросаются на меня. Тезка еще попытался выторговать чемодан с деньгами, но тут уже я не уступил. В общем, пришлось им выбираться из подвала без ничего. Я же еще подождал: опасался, что они, оказавшись в парке, устроят засаду. Уже стемнело, притаиться за каким-нибудь углом или деревом можно было запросто. А ведь мне еще предстояло тащить чемодан: попробуйте-ка, имея такую ношу, отбиться от внезапного нападения!

— Да уж! И?

— Потихоньку я всё же решился: не век же сидеть в подвале! Но вышел сначала сам — налегке, без ноши. Осмотрелся, прошелся, проследил оставленные на снегу следы: студенты явно уехали, засады не было. Тогда я вынес и чемодан и пошел на шоссе. А там уже всё было просто. Остановив первого же извозчика, велел ему везти меня участок. В участке мне оказали помощь с лучшим транспортом, а заодно помогли связаться с Речной полицией. Передав по телефону сведения о студентах и Турухтанных островах, я поехал прямиком сюда, поскольку в нашем собственном участке мне сообщили, что нет никого и что все — у Никиты Аристарховича.

Поручик замолчал. Мы тоже какое-то время молчали, глядя на чемодан, а потом заговорили о всяком-разном, что, полагаю, и привело к беде. Мы слушали Можайского и препирались с ним. Слушали Кирилова и — как же без того! — препирались и с ним. Слушали Чулицкого, а уж без споров с Михаилом Фроловичем обойтись не могло никак. Наконец, и Гесс рассказал обо всех обстоятельствах своих перипетий, и рассказ этот вызвал немало словесных перепалок.

В общем, мы говорили один за другим, и спорили — каждый и с каждым. И только Монтинин, который — как все, считая и его самого, полагали это — уже рассказал достаточно, более рта практически не раскрывал. А между тем, именно его и следовало бы расспросить получше. Сделай мы это, не пришлось бы нам выпрыгивать из окна, не сгорела бы дотла моя квартира, не превратился бы в пепелище целый квартал!

Во всяком случае, имей мы на руках информацию, которая так и осталась в тот вечер похороненной в штаб-ротмистре, мы бы — что очевидно — приняли надлежащие меры безопасности и уж точно — были бы настороже.

-----------------------------------------------------------

Поддержать автора можно переводом любой суммы на любой из кошельков:

в системе Яндекс. деньги— 410011091853782

в системе WebMoney— R361475204874

Z312553969315

E407406578366

в системе RBK Money (RuPay) — RU923276360

Вопросы, пожелания? — paulsaxon собака yandex.ru

Золотая российская монета номиналом в 15 рублей.

Здесь и далее следует помнить, что отчет написан Сушкиным и был предназначен для широкой публики. Отсюда и всякие литературные вольности и вообще — язык не канцелярский, а больше репортерский.

Клейгельс. Сушкин «обращается» к градоначальнику, намекая на широко разветвленную коррупцию в полицейской среде.

Бывшая усадьба княгини Дашковой (сподвижница и подруга Екатерины Великой, директор Петербургской Академии наук). Со второй половины 19-го века усадьба постепенно пришла в упадок, некогда знаменитый парк был разделен на две части, новые хозяева мало заботились о благоустройстве. С начала 20-го века парк облюбовали революционные рабочие, а чуть позже и здание усадьбы стало их «клубом». Дом претерпел множество переделок, разрушений и «реставраций». Ныне — ЗАГС Кировского района Петербурга.

«Не беспокоить». Издавна — табличка для горничных в гостиницах («Prière de ne pas déranger». Буквально: «просьба не беспокоить»).

Сушкин говорит о запрете на торговлю любыми спиртными напитками с десяти часов вечера, за исключением некоторых ресторанов и трактиров, имевших «зеленые» (окрашенные в зеленый цвет) двери: в таких заведениях алкоголь мог продаваться несколько дольше. Запрет был установлен Городской Думой Петербурга по личному представительству Клейгельса. Таким образом, современные нам нововведения в деле борьбы с алкоголизацией — никакие не нововведения, а всего лишь жалкое и неумелое подражательство.

Скандальные истории с Николаем Васильевичем Клейгельсом (а было их множество) — не предмет нашего повествования. Однако необходимо заметить, что описываемый Сушкиным случай мог вполне иметь место, так как сам градоначальник, вводя для столицы превосходные и часто передовые законы, сам не слишком утруждал себя следованию им. Не слишком утруждали себя и некоторые чины полиции, на «местах» оказывая «покровительство», то есть — попросту и не за так закрывая глаза на незаконную торговлю спиртным. Одно из таких коррупционных дел даже наделало шума, и некоторым правдолюбцам даже удалось подвести под суд всех его участников. Но на самом суде оно полностью рассыпалось, и никто из обвиняемых не понес никакого наказания. Не получили они и взысканий по службе. Эта ситуация вполне могла бы напоминать кое что из современных читателю событий, но справедливости ради необходимо отметить: несмотря на чрезвычайно высокий уровень коррупции в столичной полиции конца 19-го — начала 20-го века, полиция в целом работала превосходно и со своими прямыми обязанностями справлялась великолепно. Поэтому если читатель поморщился вдруг, узнав, что и князь Можайский — «главный» герой нашего повествования — был, вне всякого сомнения, в такого рода коррупции замешан, то совершенно напрасно: более тяжких грехов за участковым приставом не водилось.

Стиль дорогой, эксклюзивной мебели, модной в 18–19 веках и названной так по имени «придумавшего» его столяра — Джорджа Хепплуайта (Hepplewhite), который в мебельном деле был таким же законодателем мод, как два других прославленных мастера — Томас Шератон и Томас Чипендэйл.

Красное бордо; одно из пяти (а в описываемое время — одно из четырех) красных бордо, относящихся к premier cru — высшей, элитной, категории красных бордосских вин.

Сотерн (одна из разновидностей «ликерных» вин), белое бордо, единственное, относящееся к категории premier cru supérieur: выше — только небо в алмазах.

Поручик имеет в виду красное бордо. «Медок» — винодельческий регион Бордо и одновременно «сборное» название красных сухих бордосских вин типа того же Шато-Латур.

Appellation . Буквально — название, обозначение. В узком смысле — винодельческий регион, дающий наименование конкретным винам. Например: Шато-Латур Пойяк , т. е. красное сухое бордосское вино, произведенное в коммуне Пойяк, в винодельческом хозяйстве Шато-Латур. L'appelation d’origine contrôlée — система контроля качества, гарантия того, что произведенные в апелясьон вина являются марочными (при условии их сертификации).