Леонид Могилев - Созвездие мертвеца

— Это оливки?

— Они самые.

— А ты откуда знаешь?

— Характерные листья. У тебя со зрением плохо?

— Большое видится на расстоянии. А оливки не видятся. А вот это что за дерево?

— Трудно сказать. Должно быть, кипарис. И пожалуйста, говори по-французски. Не надо привлекать внимание.

— Я своим французским скорее привлеку.

— Неправда. Очень прилично говоришь. Только вот будущее время в некоторых глаголах…

Но в это время в окна ворвался солнечный вечер. Мгновенно все переменилось вокруг, и безумное это перемещение вдруг прекратилось. Автобус остановился.

Водитель покинул автобус, отправился по каким-то своим делам. Никакой стоянки тут не было. Просто ручей. Первыми вышли старики, у них была с собой какая-то чекрыжка. Они черпали воду, пили, умывались. Мужики с бутылью выскочили следом, поснимали рубахи, обмылись по пояс, пили из ладоней. Мы остались в салоне, и, когда все вернулись, между нами и остальными пассажирами появилось некоторое отчуждение.

Автобус еще долго стоял. Шофер решил покопаться в двигателе, что-то ему там не нравилось. Ветра не было, мы были защищены от него деревьями, и тогда я услышала пение миллиона сверчков, но каких-то странных.

— Что это, Дядя Ваня?

— Это цикады. Ты на Юге была?

— Нет.

— Ладно. Не переживай. Скоро город Авиньон. Не пройдет и часа.

— Что это за трезвон, милый?

— Это колокола.

— Кого-то хоронят?

— Тогда бы трезвонили по-другому. Я думаю, это свадьба.

— А нас не пригласят?

— Отчего вдруг?

— А у нас будет свадьба?

— У вас, наверно, будет.

— А у вас?

— У нас, наверное, нет. Я уже стар.

Любопытство победило осторожность. Утром мы вышли поглядеть. Это была суббота. Мы даже в церковь зайти осмелились и встали с краю.

Маленькие пажи в бархатных костюмчиках, спускаясь по лестнице, разбрасывали конфетки. Я подняла одну, развернула. Так себе. Самые дешевые. Специальные дешевые конфеты в праздничных упаковках.

За караваном, за толпой мы шли в стороне. В одном из дворов оказались накрытыми столы. Человек на сто. Мы продефилировали мимо, потом еще раз, третий. Как молодые пьют белое вино из ночного горшка, нам увидеть не довелось. То ли опоздали, то ли пришли позже. Но гомон и веселье были невообразимые. Нас прихватили и потащили к столу. К столу мы не пошли, учитель очень вежливо и пространно отказался, но винца треснули. Кислое, легкое.

Ближе к ночи заиграл аккордеон, и у невесты отобрали и разорвали на мелкие части фату. Потом пьяные гости, нацепив белые тряпки на антенны машины, стали уезжать и приезжать. Веселились, одним словом. На некоторых антеннах оказалось нижнее белье. Конца мероприятия мы не стали дожидаться и отправились к себе. В номера…

…Дождь застал нас посредине огромного поля. Мистраль вошел в нас. Мы уже не представляли себе, как может не быть этого легендарного ветра. И мы тоже, как многие до нас, шедшие по этому полю, сошли с ума. Помешательство это было нестрашным. Можно было вернуться к своему берегу. Это утешало, и, утешаясь, мы не заметили, что ветер перестал.

…Поле лежало, касаясь запретных границ горизонта. Оно порождало опасную иллюзию — горизонта можно достичь. Мы устали и легли в траву. Огромное солнце в безветренном воздухе повисло прямо над нами. И вдруг вернулся ветер, мгновенный и жестокий, из какой-то черной дыры возникли облака, и пошел дождь. Резкий и холодный.

Мы побежали к опушке леса, видневшейся со стороны, обратной горизонту. Там, где реальность и скромный быт. Мы побежали, и чем быстрее двигались, утопая в мокрой земле, тем быстрее удалялся от нас этот лес. И тут я понял: этот лес — моя уходящая юность. До этого мига я считал себя пацаном и на равных мог общаться с девчонкой. Я сбежал от забот, от работы, бросил дом и свою страну, прихватив с собой сообщницу, подружку. И вдруг все это рухнуло. Просто старый человек посреди огромного поля под дождем.

Я уже не думал об Аньке. Я перестал ощущать свое утомленное тело. Потом я лишился кожи, и душа моя повисла на тонкой нитке. Она не покинула меня, но, видно, ей хотелось этого. И тогда я сам стал дождем. Я двигался вместе с его массой. Ветер переносил меня над странами и границами, и я влетел в тот город, что близок мне до крика, до стона. Я падал на его улицы. Там не ждали дождя и прятались от меня. И тогда я приблизился к окну старого удивленного дома. И увидел тебя. Ты совершенно не изменилась. Ты сидела в халате и читала дурацкую сказку про Алису, а на выцветших стенах висели твои акварели. Ты тоже не ждала дождя, и тебе казалось, что это морок, как оно, в сущности, и было. Я плакал, я барабанил в оконные рамы, я стекал по стеклам. Я же вернулся. Пропажа, услада, утрата! Я вернулся. Да открой же ты окно, сука! Но окна ты не открыла…

Я очнулся в отеле. Девчонка хлопотала надо мной. Не помню, как я стоял под горячим душем, не помню, как пил чай и как оказался в постели… Была уже ночь.

Я лежал на спине, и она взобралась на меня, нашла мою плоть, оживила ее и приняла в себя. И я позволил ей это. Теперь мне нужно будет думать о ней. Когда становишься старым, приходится о ком-то думать. Она медленно раскачивалась, откинув голову, потом вскрикнула, мордашка передернулась, и все продолжилось снова. Потом я почувствовал, как из меня уходит светлая кровь, как она переливается в эту маленькую женщину, и застонал.

Потом мы уже оба стояли под горячим душем. Затем я оделся, спустился в бар и купил бутылку виноградной водки, ветчину и хлеб. Нужно было подумать, как нам теперь жить дальше. Она уснула вскоре, а я пил до утра и думал.

За окном качался фонарь, и свет этот слепой был милосердным. Качался и мир, подобно фонарю на тонкой нити, совсем так, как качалась моя душа сегодня днем.

Этой комнате не хватало смысла, и пустая память целила мне под дых. Потом пришла печаль и повисла за стеклом. Водяная пыль исказила свет фонаря, и печаль проникла в комнату и гладила наши лица.

Я думал об этой маленькой женщине, приблизившись к ней так близко, как только было можно. Жизнь воплощалась в созвездии лица. Как твое имя? Анна — это слишком просто. Имя мы тебе придумаем другое. Мы купим паспорта и впишем в них наши новые имена. Это будут очень надежные паспорта. Мы покинем Францию, пересечем океан. Мы будем жить долго и счастливо, а потом вернемся туда, откуда начали наше путешествие. Когда будет можно. Но это произойдет так нескоро. Ведь эти чертовы тексты не врут.

«На Севере произойдут большие перемены. Три главных события связаны будут с черным цветом. Когда чернолицый уйдет, в стране медведя отыщутся эти тексты. Троим придется спасаться от неминуемой гибели. Учитель посетит Салон, и через семнадцать дней снова падет власть в Масконе, и две летающих птицы падут возле городов. Пройдет еще день, и правитель будет повешен далеко от Маскона…» Из второго предисловия к сыну Цезарю (ранее неизвестного).