Вера Коркина - Сукин сын

— Такой порядок.

— Где это написано?

— Допрос свидетелей производится без посторонних лиц…

— Кому он посторонний? Мы видели одно и то же! — замахала руками рыжая. Нарочно, что ли, так себя ведет, чтобы казаться противней? И так полженщины. Или четверть.

— Одно и то же люди видят по-разному.

— Мы смотрим на мир тождественно, — отрезала та. Следователь взглянул на затоптанного художника, но тот и не думал возражать, а на следователя косился злобновато.

— Ближе к делу. Я буду задавать вопросы, дама отвечает устно, вы излагайте письменно, если уж говорить не способны.

— Тут у вас, знаете ли, атмосферка еще та.

Рыжая принялась высказываться, не дожидаясь вопросов.

— Позавчера нам пообещали призрак. Просто кино. Вчера провернули трюк с рукописью. Не думаю, что тот, кто это сделал, хочет иметь нечто реальное. Полагаю, это блеф. Постановка. Ищите режиссера, которому нужно внимание. Скорей, он из местных и социально ущемленный. Одинокая ущербная дама, неудачливый автор… Что-то в этом духе. А нас втягивают для публичности.

— Вы, значит, не ущемленные?

Шишкин начинал тихо закипать. Он не делил людей на сорта, мешало. У него были свои «чистые» и «нечистые». В свободные минуты он изредка размышлял о гене преступности. Если в семье областного судьи сын и племянник на зоне, а внука она еле-еле отмазала, то это как? Ген не выбирал, куда попал, там и прижился. Природа не капризна.

— Как видите, — рыжая провела по воздуху круг, показывая нечто самоочевидное.

— Не вижу.

— Так где же ваши глаза? Следовало бы обзавестись, в работе пригодится.

— Пустой базар, — нахмурился следователь. — По-пустому базарим.

— Это что, феня?

— Перейдем к делу.

Но к делу так и не перешли. Шишкин наслушался ерунды, устал от непонятных слов «топос» и «адекватный» и наделал в протоколе ошибок, на которые ему было торжествующе указано. Самым полезным свидетелем оказалась девчонка в набедренной повязке, а остальная публика сплошь некудышная. Следователь закрыл кабинет в девятом часу и двинулся в пансионат.

Там ему подали одинокий, подогретый в микроволновке, ужин. Он взгрустнул о жене Марусе, о детях, о жареной картошке с луком и лег спать. Но комнату проветрили, и, потушив свет, пришлось отбиваться от комаров. Желание спать улетучилось, укусы чесались, захотелось искупаться. Попросив у ночной дежурной средство от комаров, он направился к купальне. Холодная речная вода вернула спокойствие, и он, тихо насвистывая, двинулся в обратный путь. Но тут его внимание привлек луч фонаря, и, приблизившись, он заметил два силуэта, напомнивших попугайчиков-неразлучников. Он зашагал к ним, стараясь ступать неслышно, но под ногой хрустнул сучок. Он рванулся, фигуры бросились прочь, ломая ветки, а под ногой оказался твердый предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшимся деревянной коробочкой с марихуаной. Шишкин присвистнул и, довольный ночной охотой, отправился спать.

Авилов весь день маялся, как от зубной боли, находясь во взвешенном состоянии, точно накануне грозы. То тосковал по Нине, то задумывал смотаться. Положение было отвратительное. Грядут раскопки прошлого, а в дом из бруса тянуло точно магнитом. Наталья куда-то пропала. Он пообедал в одиночестве и под вечер отправился к Нине, размышляя, что уход из прошлого в рамках теперешней жизни не представляется возможным. Кожу не поменяешь, с самолета не спрыгнешь. Гордиться асоциальным опытом не приходится, но терпеть, когда в него лезут, тошно. С какого-то момента Авилов уже не помнил, когда это произошло, он все забыл, точно запер дверь, и прочно обосновался в другом стойле, в кабинете за черным столом с телефонами. Так себя и мыслил. Сейчас начнется раздрай, и придется держать удар, а он чувствовал себя глупо зависимым.

В доме из бруса Нина раскатывала тесто для лепешек и рассуждала:

— Вот смотри. Марья Гавриловна — человек порядочный, но она, грубо говоря, зафанатела. Пушкин — и больше ничего. Тут рассказывали, как ее сын в четыре года спрашивал: «Мама, а Пушкин — это наш папа?» В комнате увидел на одной стене портрет поэта, а на другой Ленина и объявил во всеуслышание: «Это — Пушкин, а это — Дантес…» Женщине скоро на пенсию, дети разъехались по столицам, чем ей жить? Огородом? Может она присвоить рукопись лично для себя? Я лично в этом не сомневаюсь. Не так важно иметь мужа или любовника, сколько святыню. Думаешь, почему я здесь? Тут могила моего возлюбленного…

Нина раскатывала тесто смугловатыми руками, а Авилов задумался, каким был ее возлюбленный.

— Он похоронен на кладбище?

— Нет. В монастыре.

— В монастыре не хоронят.

— Но одна-то могила там есть.

— Так это же… Пушкин.

Она засмеялась.

— А ты как думал? И я тоже… Тут все христовы невесты. Любят только одного. Но ведь взаимно. Он был гениальный любовник. Имя ему делали влиятельные поклонницы: Карамзина, Вяземская, Хитрово… Но не простили женитьбы на красавице, это он напрасно, конечно. Довлатов, когда водил экскурсии, знаешь, что рассказывал? Что Пушкин спал со всеми женщинами Тригорского, начиная с матушки, «Цветы последние милей…», продолжая дочками и заканчивая племянницами, то бишь Керн. Он прав, что еще рассказывать? Это самое главное.

Нина стряхнула с рук муку.

— Это он шутил, — возразил Авилов. — Он всегда шутил, разве не ясно? Хочешь сказать, что трахать всех подряд и валять стихи про любовь достаточно, чтобы стать иконой? Должна быть еще сила.

— Дух живой, на все отзывчивый.

— Нет, не то. Этого мало. Не пойму что. Нужно разобраться. Это власть, так? Она дана не всем. Стихи — это инструмент. Как флейта или пианино. Потом их читают, это уже музыка. «Где тень олив легла на воды» — музыка?

Нина присела на стул и посмотрела на него внимательно.

— Не майся, не раскусишь. Это чудо. По-научному — феномен. Или попросту гений. Запредельные силы, выше человеческих.

Авилов внезапно понял, что в Нине казалось ему странным. Она обращалась с ним, как со святыней, бережно-молитвенно. Он не был для нее мужчиной и не был равным, а божественным созданьем он был — вот чем. Поставлен в один ряд с большим и высоким. Он замолчал, обдумывая расклад. Слишком много значения придавать человеку не стоит. Глупо, особенно когда дело идет о мужчине и женщине. Из просто человека в себе редко кто вырастает до большего, единицы. Уязвимая позиция, но Нина по-другому не умеет. Все или ничего, абсолют. А это ненормально, ибо противно природе.

— А откуда в человеке, в рыжем, нечеловеческое? Инородное?

— А вот. Промыслом Божьим, — похвастала Нина.

— Слишком просто. Думаешь, от этого тащатся? Что высшее соединилось с какой-то там арапской кровью? Не могу сфокусировать… Должна быть сила, которая из человека лезет. Он с ней справлялся стихами. Потом умер, может, устал от этого. От чужой силы можно устать и свалиться. Типа борьбы с бесом. Сначала он такой небольшой, игривый, свой парень, потом вырастет в черта, сам начнет задвигать, а из игры не выйти, потому что он в тебе. Остается одно действие свободы — смерть. Не поверю, что его подставили. Сам умер, своей смертью. Волеизъявлением.