Андрей Дышев - Женат на собственной смерти (сборник)

Даже если это был бы всего лишь кошмарный сон, его повторение Кабанов вряд ли бы выдержал. Но, на его бездонную беду, все происходило в реальности. И он снова открыл глаза, и снова увидел подпирающие низкий глиняный свод бревна, и ящик, и блики свечей на холодных влажных стенах… Он не захотел верить в эту реальность, вскочил на ноги, но удар табуреткой повредил настройки вестибулярного аппарата, и Кабанова повело. Он оперся о стену и застонал. Потом принялся колотить по ней кулаками.

— Отпустите меня!! Отпустите!! — стонал он, понимая, что готов заплакать.

Опоганенные туфли скользили по удобренному полу, и Кабанов, боясь упасть, пошел к ящику. Он полагал, что это почетное место, своеобразный трон, на котором восседает Командор. Но, приблизившись к ящику, Кабанов почувствовал, что плотность запаха усиливается и что ящик мало пригоден для обычного сидения — посреди, на самой сидушке, не хватало одной рейки. И тогда Кабанов понял, что это место действительно почетное: это персональный унитаз Командора. И Кабанов взвыл с новой силой, ткнулся лбом в холодную стену.

— Я хочу домо-о-о-о-ой…

Мужество, если когда-либо присутствовало в его дородном теле, покинуло его. Как человек, страдающий клаустрофобией, Кабанов кинулся в темноту, вглядываясь в нее безумными глазами, ударился о невидимую стену, свернул куда-то, устремился вниз, в черный зев узкой штольни, там споткнулся о кучу песка и упал.

— Где я? Где я? — бормотал он, ползая по песку и не видя ничего.

Могильная темнота окружала его. Кабанов решил, что сам себя похоронил, издал душераздирающий вопль и принялся скрести ногтями любую твердую преграду, которая оказывалась перед ним. Ему было так страшно, как никогда раньше. Он метался из стороны в сторону, натыкаясь на шершавые неровные стены, бился головой о низкий песчаный свод, и песок уже скрипел у него на зубах, уже наждачил его слепые глаза, и вот-вот разорвалось бы в его груди сердце, если бы вдруг где-то впереди не блеснул огонек. Кабанов с воплем кинулся к нему, на короткое время застрял в штольне, но вырвался вместе с комками сырого песка и едва не снес Зойку Помойку. Страшная женщина держала в руке свечу и с душевной улыбкой смотрела в безумные глаза Кабанова.

— Ты что ж это? Заблудился? — журчала она голоском.

— Там… я… потерял выход… — тяжело дыша, бормотал Кабанов, хватаясь за руки женщины и озираясь на страшный зев штольни. — Темно… ничего не видно…

— А там у нас песчаный карьер. Там мы добываем наше главное природное богатство… Ох ты, бедненький! Тут поначалу все путаются. А потом ходят с широко поднятой головой!

Кабанов дрожал и заикался. Он все еще хватал за руки Зойку Помойку, и она представлялась ему добрым, давным-давно знакомым, почти родным человеком.

— Я не хочу… — бормотал он, — ходить… с широко поднятой… Мне надо домой…

— Домой? — усмехнулась Зойка Помойка. — А ты разве не дома? Пойдем-ка, поспишь немножко. Кровати у тебя своей нет, но, так и быть, полежи на моей…

Кабанов не возражал, не сопротивлялся. Он не слишком хорошо понимал, что говорила ему эта пахучая женщина, но доверялся ей, и его главной заботой было не остаться снова одному в кромешной тьме. Держа Зойку Помойку под локоть, словно слепой своего поводыря, он зашел в нору, где женщины по-прежнему вышивали и тянули свою «ма-му-ми-му», и сейчас это помещение показалось ему необыкновенно светлым, уютным и обжитым. Зойка Помойка подтолкнула Кабанова к Полудевочке-Полустарушке.

— Глянь-ка, что у него с головой?

Полудевочка-Полустарушка проворно вскочила на табурет, поковырялась тоненьким пальчиком в его волосах, как делают обезьянки, отыскивая друг у друга вши, потом плюнула Кабанову на темечко и растерла пальчиком.

— До свадьбы заживет, — пискляво заверила она и лукаво взглянула на Зойку Помойку.

Сдерживая позыв рвоты, Кабанов кивком поблагодарил врачевательницу и последовал за Зойкой в спальню. Зойка проскользнула в нее, словно хорек в свою нору, поставила свечу в пустую консервную банку и сгребла с верхней полки кучу тряпья.

— Ложись! — скомандовала она, похлопывая по засаленным доскам. — А туфли можешь не снимать.

— Они в говне, — признался Кабанов.

— Ну и ладно! — махнула рукой Зойка Помойка. — Песком ототрется.

Кабанов не без труда забрался на полку, вытянул ноги, раскинул руки и расслабился. Но едва он прикрыл глаза, как ему снова стало страшно. Он схватил Зойку Помойку, которая стояла рядом, за плечо.

— Ты здесь?

— Здесь, здесь, конечно, — успокоила она. — Ты спи, а я вышивать пойду.

— Ты там будешь? Никуда не уйдешь?

— Там, конечно. Куда я денусь? Спи, не бойся.

Оставшись один, Кабанов некоторое время прислушивался к доносящемуся пению. Эти звуки успокаивали его, внушали нечто доброе и незыблемое. Он смотрел на глиняный потолок, на который изредка ложился отблеск свечей. Потом он услышал, как кто-то ворочается под ним, ярусом ниже. Свесив голову, Кабанов увидел Бывшего Командора. Старик, натянув шапочку на глаза, тяжко вздыхал, расчесывал крючковатыми пальцами впалые щеки, гремел о доски костлявыми ногами.

— Эй! — позвал его Кабанов. — Старик!

Но Бывший либо не услышал его, либо поленился отвечать. Кабанов снова расслабился на полке и пришел к неожиданному выводу, что, несмотря на весь бытовой ужас этого вытрезвителя, тут, на нарах, вполне удобно и даже ничуть не жестко, а значит, можно хорошо выспаться. С этой мыслью, собственно, он и уснул…

Кабанов не знал, как долго он спал. Временами сон его становился чутким, поверхностным. То у него затекала рука, то он вдруг начал зябнуть и неосознанно шарил по доскам в поисках одеяла. Нащупал ворох тряпок и, не открывая глаз, потянул их на себя. От запаха, который тряпки издавали, у Кабанова закладывало нос, но лишь на время. Привыкая к запаху, он переставал его замечать, а тряпки худо-бедно согревали.

Проснулся он окончательно от оживленного гомона. Сердце его сразу наполнилось тревогой и проворно заколотилось. Кабанов огляделся, увидел сырые стены, плавно переходящие в низкий свод, засаленные нары, развешенное на веревках тряпье, и пробудившаяся тошнота снова подкатила к горлу. «Как я опустился! — подумал он. — Увидела бы меня жена!»

Мысль о жене, тонкой и изящной, как елочная Снегурочка, красавице Ольге, появилась спонтанно и тотчас обожгла сознание невыносимой тоской. «Прочь, прочь отсюда!!» Кабанов посмотрел вниз. Старика не было, вместо него на досках темнело большое пятно, очертаниями похожее на Аляску. Кабанов сполз вниз, наполненный предчувствием радикальных перемен. Может быть, всех обитателей выписывают? Женщины, оживленно переговариваясь, торопливо заканчивали работу с пяльцами, сматывали нитки, втыкали иголки в поролоновые подушечки. Старик, покашливая, бродил между столов, давал какие-то советы, но его никто не слушал. В черноте прохода угадывался мрачный силуэт азиата. Пламя свечей придавало его лицу зловеще-красный оттенок.