Андрей Дышев - Женат на собственной смерти (сборник)

— Поторапливаемся, девочки! Поторапливаемся! — еще больше заводил он суету. — Срочный заказ!

Первой из мастерской выскочила Толстуха. Командор потрепал ее по щечке и вручил лопату. Следом за ней орудие труда получила Зойка Помойка. Самая большая лопата, совковая, досталась Полудевочке-Полустарушке. С трудом взвалив ее на плечо, невесомое существо строевым шагом удалилось в темноту.

Командор протянул лопату Кабанову и выжидающе уставился на него.

— Что это? — не понял Кабанов.

— Лопату не узнаешь, крокодил ты калифорнийский? — ответил Командор. — Быстро взял и пошел песок грузить!

— Песок грузить? — криво ухмыльнулся Кабанов. — Нет, дружбан, это слишком большая честь для меня.

— Как хочешь, — не стал настаивать Командор. — Но запомни: кто не работает, тот не кушает.

И он растворился в темноте. Кабанова, однако, заинтересовал этот неожиданный аврал. Он справедливо полагал, что песок, коль был кем-то заказан, должен проделать путь из могильного карьера на свободу. Кабанов сел на стул Толстухи, откуда хорошо просматривался коридор, и стал поглядывать за трудовым процессом. Сам карьер он видеть не мог, лишь слышал доносящиеся оттуда радостные возгласы да дружный скрежет лопат. Но спустя несколько минут из штольни вышли Зойка Помойка и Полудевочка-Полустарушка с носилками в руках. Пригибаясь под тяжестью песка, они прошли по коридору и, к удивлению Кабанова, занесли носилки в кабинет Командора. Вышли они оттуда с опорожненными носилками и снова внедрились в черный зев штольни. «Они высыпают песок в его кабинете?» — с сомнением подумал Кабанов, но и во второй раз, и в третий, и в десятый история с носилками повторилась. Женщины без передышки таскали песок в комнату, огороженную от коридора железной дверью.

И вдруг Кабанов явственно услышал гул мотора, доносящийся из кабинета. Лязгало, скрежетало железо, вращались шестеренки какого-то механизма. Потом откуда-то сверху донесся грохот, словно упал и завибрировал большой лист железа. Женщины в это время по-собачьи звонко и переливисто пели. Лопаты, словно ружья, были составлены в пирамиду. Минут через пять мотор утих, и песчаные работы возобновились.

«Наверняка песок при помощи лебедки поднимают наверх, — думал Кабанов. — И вся эта механизация установлена в кабинете азиата».

Пользуясь тем, что Бывший бродит между штольней и кабинетом, мешая работающим женщинам, Кабанов осмотрел швейную мастерскую, порылся на столах и под ними. Он сам точно не знал, что хочет найти. Может быть, какой-нибудь острый предмет, подходящий для роли оружия. Может, какую-нибудь еду. Последнее, что он ел, это был монастырский гювеч. Сколько прошло с тех пор времени, Кабанов не знал, но голод давал знать о себе все сильнее. Ко всему еще его мучила жажда. Но на столах ничего не было, кроме швейных принадлежностей и красных лоскутков ткани. На углу каждого стола лежала готовая продукция. Кабанов с удивлением увидел, что все женщины вышивали одно и то же: аляповатое изображение Иисуса Христа. Вымпелы с его изображением были отделаны бахромой и веревочкой для подвешивания. Одни были помельче, другие покрупнее.

В дальнем углу мастерской Кабанов обнаружил сколоченный из табуреток и листа фанеры низкий столик, на котором стояла керосиновая плитка да несколько гнутых алюминиевых кастрюль и сковородок с налипшим на них песком. Никакой еды Кабанов не нашел, но если бы нашел, скажем, жареную куриную ногу, не стал бы ее кушать даже под угрозой смерти. Во всяком случае, ему так казалось.

Совершенно случайно он наткнулся на источник воды. У стола, за которым работала Толстуха, стоял эмалированный бак с погнутой крышкой. Когда Кабанов приподнял ее, то уловил запах ржавчины и болотца. Вода была теплой, видимо, нагретой объемным крупом Толстухи — бак с водой она использовала в качестве табуретки. Возможно, таким способом она следила за экономным расходом воды. Стоило Кабанову представить, как Толстуха расставляет ноги пошире, приподнимает юбку и водружается на бак, как чувство жажды тотчас прошло. Поборов брезгливость, Кабанов помыл в баке руки, а потом вытер их об рубашку.

С горящей свечой он заполз в спальню. Здешний воздух снова напомнил Кабанову о своей особенности — по вкусовой насыщенности и консистенции он напоминал протухший кисель. Кабанов стал дышать ртом. Опустившись на четвереньки, он первым делом заглянул под нары и увидел аккуратные ямки, похожие на те, какие вырывают животные семейства кошачьих, чтобы отправить естественные надобности. Каждая ямка была прикрыта тряпочкой или газеткой. Разумеется, Кабанов сразу предположил худшее (впрочем, почему худшее? Скорее, типичное). Но на сей раз он ошибся. В ямках хранилось вовсе не то, о чем он подумал. Там лежали продукты. Бульонные кубики, макароны, супы быстрого приготовления, обгрызенные и раскрошенные кусочки хлеба, печенье, конфеты. В одной из ямок Кабанов увидел половинку шоколадного батончика, причем край его был не откушен, а гладко слизан, как у мороженого. В какой-то ямке продуктов было больше, в какой-то меньше, но, в принципе, набор был один и тот же.

Кабанов долго колебался, прислушиваясь к своим чувствам и оценивая, что сильнее: чувство голода или брезгливость. Брезгливость снова победила, и он не посягнул ни на печенье, ни на конфеты.

Ничего более интересного Кабанов не обнаружил, кроме немыслимого количества тряпичной рвани, из которой, по-видимому, женщины шили себе простыни и одеяла. Углубленное исследование бытовых нор привело Кабанова в состояние глубочайшего уныния. «Довольно! — подумал он. — Пора и честь знать. Нехорошо так долго пользоваться добротой людей, приютивших меня!»

Снова заполучить струю нервно-паралитического газа ему не хотелось, и Кабанов решил в корне поменять тактику действий. Он полагал, что азиат обязательно должен быть падок на лесть и, как всякий мелкий начальник, размякать от угодничества. Работа в карьере тем временем подошла к концу. Женщины, шатаясь от усталости, вернулись в мастерскую, на входе которой стоял Бывший и собирал мзду. Кабанов заметил, что каждая труженица держала в руке небольшой пакет с продуктовым набором и какими-то дешевыми безделушками: платочками, блокнотиками, карандашами. Полудевочка-Полустарушка дала Бывшему упаковку мятных таблеток. Зойка Помойка — восьмушку черного хлеба. Толстуха хоть и поворчала, что ей надоело кормить дармоеда, но все-таки отсыпала ему в ладонь немного заварки. Затем женщины расселись за свои столы и, воровато оглядываясь друг на друга, стали разбирать заработанные сокровища. Полудевочка-Полустарушка немедленно принялась поедать карамельки, а фантики тщательно разгладила и сложила стопочкой. Толстуха к заработанному угощению отнеслась с равнодушием, с кислой физиономией рассмотрела пакет, даже не высыпав его содержимое на стол. Зойка Помойка выменяла на карамельки у Полудевочки-Полустарушки шариковую авторучку, тотчас разобрала ее, извлекла пружинку и ввинтила ее в мочку уха.