Татьяна Столбова - Смерть по сценарию

Он завел новую тетрадь, записал туда «Историю...» и «Судьбу жены милиционера» и отдал ее на хранение своей подруге Веронике Жемалдиновой. А сам стал писать мемуары в другой тетради, отложив занятия художественной прозой до лучших времен.

— Так что это не плагиат, — сказал он, глядя то на Менро, то на Сахарова грустными маленькими глазками. — Нет, не плагиат. Это Миша подарил...

Ночью мне привиделась пьяная Невзорова. Она нависла надо мной, в гриме и одежде Вероники, и, покачиваясь на тоненьких ножках, спросила загробным голосом:

— Кто Жемалдинову ухайдакал? А? Признавайся!

Проснулась я поздно, в холодном поту, в омерзительном настроении, несмотря на чудный солнечный свет, льющийся из окна.

Начиная с того момента, как я встала, и до того, как вышла из ванной, я успела сделать кучу гадостей. Нагрубила Люсе, украла ее жареную колбасу, уронила с веревки едва подсохшие Петины трусы и наступила на них, пролила кофе и не вытерла стол и, наконец, разбила мамину хрустальную вазу.

Последнюю гадость я сделала нечаянно — просто проходила мимо, и ваза почему-то упала. Хорошо, что Пети не было дома. Но рано или поздно он все равно появится, так что мне надо было рвать когти. Ему, конечно, можно объяснить причины моего ужасного настроения, но я не хотела ничего объяснять. Поэтому я быстро собралась и уже сделала шаг к двери, как тут раздался телефонный звонок. Люся в комнате взяла трубку, сказала пару слов и позвала меня.

Звонил Саврасов. По его голосу я сразу поняла: что-то случилось...

Мадам попала в больницу с инсультом. Эта новость меня подкосила. С трудом сосредоточившись, я спросила у Саврасова, как это произошло. Он доложил мне, что утром (точного времени он не знает) Мадам позвонил Оникс Сахаров, который сообщил ей о гибели Вероники Жемалдиновой, потом сказал, что ситуация в связи с этим осложнилась, попросил никому не открывать дверь, пообещал приехать к ней позже и повесил трубку. Мадам стало плохо, она упала прямо в кухне. На счастье, у Саврасова всегда были ключи от ее квартиры и он именно сегодня с утра собрался навестить старушку. Он пришел, позвонил в дверь, ему никто не открыл. Зная, что Мадам редко выходит из дому, он подождал на лестнице и, когда она не появилась и через полчаса, решился воспользоваться ключами. Она была в полусознании, как он выразился; путаясь в словах, поведала ему, что сказал оперативник. Саврасов немедленно вызвал «скорую», проехал с Мадам в больницу, посидел там минут двадцать и пошел звонить мне.

— Я сейчас приеду, — мрачно сказала я.

Противный Оникс! Никакого такта, никакого уважения к преклонным годам нашей Мадам. Разве можно вот так запросто вываливать шоковую информацию на пожилого человека? Пусть даже она в жизни не видела Веронику Жемалдинову, она же знала от меня, кто она такая, знала, что я должна была идти с ней в кино... Представляю, что она подумала после сообщения Сахарова, какие картины возникли в ее голове... Наверняка решила, что меня тоже удавили.

Твердо решив высказать оперативнику все, что я о нем думаю, я поехала в больницу.

Саврасов встретил меня у входа. Вместе мы прошли к Мадам. Нас пустили только на минуту.

В огромной больничной кровати она казалась совсем маленькой, беспомощной. У меня защемило сердце, и я неожиданно заплакала. Саврасов прижал меня к своей пухлой груди, назвал «хорошей девочкой» и увел из палаты. Внизу, в холле, мы просидели около часа. Затем туда явился Оникс. От него пахло водкой.

Оказывается, он приехал к Мадам и соседи рассказали ему, что случилось.

Я обругала его, он покаялся. Ему действительно было очень стыдно. Он никак не ожидал... Тут он сердито посмотрел на меня: он, видите ли, никак не ожидал, что я делюсь такими подробностями своего расследования с друзьями. А чего он хотел? Чтобы я молчала как партизанка? Нет уж, мои друзья — люди порядочные, никто из них не мог быть замешан в убийстве, так что не надо песен. Я ему так и сказала: не надо песен. «Что?» — угрожающе сдвинув брови, переспросил он. «Не надо ля-ля!» — ответила я.'

Успокоил и помирил нас Саврасов. Новый удар судьбы, как ни странно, только закалил его. Он выглядел очень неплохо, держался молодцом; рядом с ним я чувствовала себя намного лучше. Даже мое жуткое настроение, еще больше испорченное происшествием с Мадам, чуть поправилось. А ссора с Ониксом вообще придала сил.

Мы вышли на улицу — захотелось пройтись на свежем воздухе. Саврасов взял с нас слово, что мы не будем ругаться, и остался в холле.

— Что ты утащила из квартиры Жемалдиновой? — спросил Сахаров, как только за нами закрылись двери больницы.

— Ничего. Как ты мог подумать?..

Вроде бы мне удалось сделать вид оскорбленной невинности. Хотя он в любом случае уже не раз пожалел, что при первой нашей встрече был столь лоялен.

— Ты читала Кукушкинса?

Ну и переход! Что общего между квартирой Вероники и Кукушкинсом?

— Читала. Сто раз.

— А я пять.

— Какой роман?

— Последний — «Три дня в апреле». Не знаешь, почему ваша Мадам посоветовала мне его почитать?

— Именно его?

— Нет... Она просто сказала: «Почитайте Кукушкинса. Вы многое поймете».

— А-а-а, — протянула я разочарованно. — Наверное, она хотела повысить твой культурный уровень.

— Так я и знал! — Сахаров с досадой шлепнул кулаком о ладонь. — Зря только время потратил на этого Кукушкинса.

— Тебе не понравилось?

— Очень понравилось. Но такую литературу надо читать просто так, а я выискивал там ответы на вопросы...

— Ты романтик.

— Возможно.

Он буркнул свое «возможно» и замолчал. Видимо, ему очень не хотелось казаться романтиком. Он желал выглядеть этаким крутым парнем, который выхватывает пистолет и одновременно бьет противника ногой в нос. Я решила его утешить:

— Зато теперь ты единственный образованный сыщик. Спорим, что никто из ваших о Кукушкинсе и не слыхал?

— Проспоришь. Наш следователь Петров им давно зачитывается. А полковник Трофимов даже на собрании его упоминал.

— В связи с чем?

— В связи с одним китайцем. Он приехал в Москву на три дня и завалил в ресторане четырех человек. А сам преподаватель физики, между прочим.

— И с кем из персонажей Кукушкинса полковник его сравнивал?

— С уродом.

— А, Светлый Лик... Ну как же...

Я вспомнила Светлый Лик, и мне стало неприятно. Зловещая фигура. Он поломал Лин Во всю жизнь, предал его и в конце концов убил. Правда, финал там не очень понятный. Последние строки можно трактовать по-разному. Мне, к примеру, больше нравится думать, что погиб урод, а Мадам и Саврасов со мной не согласны. В гибели урода, говорят они, нет никакого смысла. А в гибели Лин Во очень даже есть. Вот этого я не понимаю. Какой же смысл в гибели хорошего, пусть и больного человека? И почему нет смысла в гибели негодяя? Философия!