Андрей Шахов - Как привыкнуть к Рождеству

Калеча организм запредельными нагрузками, отказывая себе порой в самом необходимом, Зинаида Антоновна выплатила стоимость квартиры и накопила семь тысяч рублей. Но ушедший в небытие Советский Союз на прощанье обесценил вклады своих граждан, и после введения в Эстонии остановившей гиперинфляцию национальной валюты на книжке у Зинаиды Антоновны оказалась всего-то одна тысяча крон - месячный оклад. А приватизация жилья по-эстонски обессмыслила вложенные ею в квартиру восемь тысяч рублей - наниматели государственных квартир, смеясь над кооперативщиками, легко приватизировали их за собственные и купленные по бросовой цене у алкашей и пенсионеров "желтые карты".

И вновь Зинаида Антоновна выслушивала укоры. Уже от Павла - за недальновидность, за то, что так глупо лишила и его, и себя многих радостей жизни. Зинаида Антоновна молча кивала - уж она-то знала, что можно было позволить себе на пятнадцать тысяч! И с ужасом думала, что, выйдя на пенсию, не только не сможет поддерживать Павла, но и окажется для него непосильной обузой...

Чтобы как-то отвлечься от невеселых размышлений, Зинаида Антоновна, мотнув головой, обняла сестру, слегка качнула.

- Ленка, ты же всех своих подруг растеряла. Я слышала, даже с Ниной встречаться перестала.

- Нинка давным-давно не работает на мясокомбинате, - вздохнула Елена Антоновна. - Нужна мне она теперь.

Зинаида Антоновна укоризненно покачала головой.

- Но с Региной тебе следует помириться. Дочь свою надо все же уважать.

Елена Антоновна возмутилась.

- Ты ж сама слыхала, что она про меня плела!

- Неправду?

На секунду Елена Антоновна стыдливо опустила глаза, потом воскликнула:

- Какая разница? Разве тебе не обидно, когда Пашка выпендривается? Как они смеют?!

- Мы ведь в самом деле были для них старшим братом - приняли в огромную семью народов, столько всего понастроили... - Юрий Антонович осекся, хмуро глянул на скривившегося племянника. - Скажешь, я не прав?

- Чего вы тут понастроили? Панельные бараки, в которых живут теперь только те, кому некуда деваться...

- Большинство! - уточнила Илга Дайнисовна.

- Правильно, - охотно согласился Павел. - Потому что большинство до сих пор нищие.

Илга Дайнисовна горько усмехнулась.

- Разбогатеешь тут, когда почти все заводы обанкротили!

- Ну, заводчане в богатеях никогда не бывали, - напомнил ей племянник. - И заводы не обанкротили. Сами они развалились, потому что построены было по указке того самого "старшего брата" и выпускали продукцию, на фиг никому не нужную.

- Пока был Союз, ее даже не хватало! - не сдавалась тетка.

- Правильно! Потому что нормальные товары мы видели только в рекламе финского телевидения. Кое-что за бешеные деньги доставали у моряков и фарцовщиков. Елки зеленые, совсем забытое слово - "фарца"!.. Купить вшивенькие джинсы - это ж было событие, несколько месяцев деньги откладывали! А сегодня на свою совсем обыкновенную зарплату я могу легко купить за раз хоть три пары вполне приличных джинсов...

- А квартплата?

Ответить Павел не успел.

- Ладно, - вздохнул Юрий Антонович. - Согласен: многое было недоработано. Но это не повод, чтобы нас ненавидеть. Мы ведь нормально к эстонцам относились.

- По-разному, - Павел поморщился. - Как вспомню эти рожи интеровские...

- Прекрати! - возмутила Юрий Антонович. - Люди пытались сохранить Союз, боролись за дружбу народов!

- Что же они не продолжают борьбу, такие, блин, идейные? - Павел даже крякнул от досады. - Где их вождюшки?

Юрий Антонович оторопело захлопал глазами. Племянник ответил сам:

- Сделали на голосовавших за них идиотах карьерищи и устроились в уютных московских креслах. Об Эстонии уже и не вспоминают. Многие, кстати, цепко захватили кабинеты и лимузины на нашем Северо-Востоке, получили "за особые заслуги" совсем недавно так ненавистное им эстонское гражданство и настроены теперь так проэстонски, что не сразу поверишь в их интеровское прошлое.

Юрий Антонович ослабил галстук, закурил. Руки его мелко подрагивали. Он сам голосовал за человека, сделавшего во время перестроечной смуты потрясающую карьеру. Работал с ним на заводе молодой парень - Сергей Звонков. Он никогда не блистал особым умом, но работал аккуратно и норму выполнял всегда. Вроде бы, никогда не высовывался, а как-то выбился в комсомольские вожаки. В год последних советских выборов его и двинули кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Решили, раз молчаливый и без зауми, значит, честный, за работяг. И стал Звонарь депутатом! Юрий Антонович видел его потом раз пять по телевидению: сидит себе в дальнем ряду зала и загадочно чему-то улыбается. А чего грустить? Перевел семью в Москву, сделал квартиру не только себе, но и сыну. После того, как гикнулся СССР, мигом перевелся в какую-то комиссию при российской Думе. Звонил недавно, интересовался: не турнули еще эстонцы родных заводчан? Есть возможность какое-то число пристроить в лагеря беженцев... Гадина!

- Все равно, - подала голос Илга Дайнисовна. - В советское время эстонский язык никто не запрещал. Эстонские дети учились в эстонских школах и институтах. И все были советскими гражданами!

- А что плохого было, - добавил немного успокоившийся Юрий Антонович, так вместе хлебали.

Павел взглянул на внешне безразличную к спору Регину, мелко закивал.

- Правильно. Но основная масса эстонцев не ненавидит нас, а не понимает. Как и мы их, - он немного поразмыслил, почесал затылок. - У нас ведь принципиальные различия в темпераменте и менталитете. Эстонец - образ это кто? Эдакий двухметровый блондинистый потомок Калевипоэга, тратящий на принятие любого решения не меньше месяца, и раз что-либо надумав, не передумывающий уже никогда. А русский? В глазах эстонца - это пронырливый холерик, способный за минуту принять десяток совершенно противоречивых решений, но поступать в соответствии с еще неведомым ему одиннадцатым. В отличие от эстонца реакция у него мгновенная - размышления идут потом и отстают от действий безнадежно. Эстонец, кроме своего хутора и ближайших окрестностей, четко упирающихся в границы страны, ничем иным никогда не интересовался - с хозяйством дел по горло, да и мерзлые мозги не поспевают следить за событиями в "слиском суустро" меняющемся мире. А для русского что родная Россия, что весь мир - все едино, ибо необъятно одинаково. Даже после отмены крепостного права ничего своего он не заимел, болтался то в общинах, то в колхозах и из-за неполной занятости любопытства и энергии имел всегда море. Подходит к нему, на завалинке тоскливо восседающему, какой-нибудь агитатор, просит, скажем: "Эй, Вань, а отчебучь-ка ты мне революцию!" Ваня стремглав летит за топором, лишь на секунду задержавшись, вежливо интересуется: "А те, мил человек, какую - масштаба местного али весь свет шоб содрогнулся?"