Евгений Сухов - Бандитская губерния

— И я пойду, — стараясь не встречаться с Воловцовым взглядом, сказал Песков. Выглядел он уже не таким франтом, как в начале их знакомства.

— У меня к вам один вопрос остался, уж простите великодушно, — задержал уже на пороге Кокошина Иван Федорович.

— Да, — обернулся к нему Владимир Игнатьевич. Все же вишневая настойка ему помогла: он не был уже белым как полотно и не выглядел настолько убитым горем, как несколько часов назад.

— Скажите, а номера процентных бумаг, что пропали вместе со шкатулкой и вашими часами в серебряном корпусе, ваша матушка разве нигде не записала? Насколько я знаю, многие женщины так делают…

— Верно! — Кокошин даже слегка улыбнулся, но как-то жалко, что ли. — Все номера процентных бумаг она переписала себе в ученическую тетрадь.

— А где лежала эта тетрадь, вы знаете? — быстро спросил Иван Федорович.

— Отчего же не знаю, знаю, — ответил Владимир Игнатьевич. — В ящике ее стола. Только вот не помню в каком.

— Большое спасибо, — поблагодарил его Воловцов и посмотрел на Пескова: — Стало быть, жду вас, Виталий Викторович, часиков эдак в девять или половине десятого у себя, после чего мы с вами отправимся на место преступления с целью розыска указанной тетради. Вернее, жду тебя , Виталий Викторович. Ведь мы уже перешли на «ты», верно?

— Иван Федорович… это все настойка виновата, поскольку она оказалась такой… И я никак не думал, что… — попытался оправдаться Песков, но Воловцов его остановил:

— Так мы перешли на «ты» или нет? — спросил он.

— Перешли, — не сразу ответил Песков.

— Хорошо. Значит, в девять, максимум в половине десятого ты у меня, так?

— Так, — ответил титулярный советник. — В девять, максимум в половине десятого — я у тебя…

Воловцова разбудил громкий стук в дверь.

— Кого это черти несут в такую рань? — проворчала тетушка, глянув на настенные ходики, которые показывали только половину седьмого утра. Для визитов время и правда было слишком неподходящее.

— Мне бы племянника вашего повидать, Феодора Силантьевна, — услышал Воловцов мужской голос.

— Спит он еще, позже приходи… — ответила тетушка, оберегающая сон Ивана Федоровича. Вот ведь, в отпуске человек, а тут к нему всякие ходят, заботами своими грузят, а у него, чай, и своих хватает, а иначе не выпросил бы он отпуск и не уехал из суетной Москвы…

— Но мне оченно надобно, Феодора Силантьевна, — не уходил мужик. — По делу важному.

— А он в отпуске, — стояла насмерть тетка, — и делов никаких ни с кем не имеет…

— Как не имеет? — удивился мужик. — Вся округа говорит, что он следствие по убиению Марьи Степановны проводит. Специально ради этого дела из Москвы приехал…

— Вот ведь мелют языки слободские, — проворчала Феодора Силантьевна. — Специально из Москвы приехал, надо же… Ничего он не проводит, спит он. — Похоже, тетушка даже замахнулась чем-то на утреннего гостя, потому что теперь голос доносился уже не так слышно и как бы издалека:

— Тогда скажите, что без меня ему убивца старухи Кокошиной нипочем не сыскать…

— Кто там, тетушка? — Воловцов поднялся с постели и принялся быстро одеваться.

— Да это ко мне, — соврала Феодора Силантьевна, — сосед за солью приходил…

— А мне показалось, что он про какое-то «дело» говорил, — произнес Иван Федорович.

— Да какие у них дела, — опять проворчала тетушка. — Шастают ни свет ни заря, почем зря, людям только спать мешают…

Воловцов вышел во двор. Было морозно, ночью, очевидно, стояла минусовая температура, и остатки жухлой травы покрылись ранним инеем и смотрелись уже не столь печально. Воздух же был по-весеннему звонок, и казалось, если крикнуть громко, изо всех сил, то, верно, будет слышно и в самой Рязани…

Шагах в двадцати от дома какой-то мужик в потертой сермяге, неуклюжем треухе и стоптанных кирзовых сапогах подавал Ивану Федоровичу непонятные знаки.

Воловцов подошел поближе и кивнул ему головой: мол, чего тебе?

— Я знаю, кто убивец Марьи Степановны, — опасливо озираясь, вполголоса проговорил мужик.

— Да ты чо? — делано удивился Воловцов.

— Ага, — подтвердил тот кивком головы.

— И кто же? — подошел к нему ближе Иван Федорович.

— Дворник Ефимка, — ответил мужик.

— Я так и думал! — нарочито серьезно ответил ему Воловцов и нахмурил брови. — Теперь, наконец, все понятно. Благодарю вас за информацию. До свидания. — Он повернулся и пошел назад к дому.

— Да вы его не знаете! — уловил-таки мужик в голосе Воловцова недоверие и иронию. — А я — знаю. Он только прикидывается придурком, а на самом-то деле он — о-го-го!

— А откуда вы знаете, что Кокошину убили? — обернулся к мужику Иван Федорович.

— А как же иначе-то? — даже удивился мужик. — Не сама же она на себя руки наложила? Не таковская это была женчина.

— Простите, как вас зовут? — Воловцов повернулся и снова подошел к мужику, ибо долг службы не позволял просто так отмахиваться от любой информации, пусть даже и самой невероятной. А он — судебный следователь, хоть и в отпуске.

— Аверьяном меня кличут. Архиповы мы.

— А по батюшке?

— Касьянович, — ответил мужик.

— Вот что, Аверьян Касьянович, если у вас имеются какие-либо конкретные факты, указывающие на причастность дворника Ефимки к случившемуся… происшествию, вам надлежит пойти в околоточный участок и сообщить их господину околоточному надзирателю Петухову. Он запишет их, запротоколирует и приобщит к делу. А так голословно обвинять человека в убийстве — никому не дозволительно. Это преступление, попадающее под уголовную статью о клевете. И если дворник Ефимка вдруг возьмет да и подаст на вас в суд, то суд вполне может вынести вердикт, что вы повинны в огульном или злоумышленном очернении человека, и отправить вас месяцев на шесть, а то и восемь в арестантские роты, тьфу ты, в арестантское отделение отбывать этот срок. Вам что, сильно нужна судимость?

Мужик открыл было рот, но ничего не сказал. А потом повернулся и пошел прочь, бормоча что-то себе под нос…

— Что, выпроводил его? — встретила Феодора Силантьевна племянника. — И правильно сделал.

— А кто это был, тетушка? — так спросил Воловцов.

— Это Аверьян Архипов, — ответила Феодора Силантьевна и поморщилась: — Самый ядовитый мужик во всей слободе…

— То есть? — внимательно посмотрел на тетку Иван Федорович. — Что значит ядовитый?

— А то и значит. Вредный дюже, — опять поморщилась Феодора Силантьевна. — И злющий. Хуже даже этой дворянки Перелесковой.

— Не может быть! — усмехнулся Воловцов.

— Может. Еще как может. — Тетушка, верно, крепко не любила Архипова. А возможно, он умудрился некогда насолить и ей.