Лев Никулин - Высшая мера

— Простите, здесь живет Попова, Татьяна Васильевна? А вы — Костя…

Юноша кивнул головой и опять закачался вправо и влево, вперед и назад:

— «Древляне селились по верховьям Днепра и занимались…»

— Чем занимались? — усмехаясь спросил Митин.

— Рыбной ловлей и хлебопашеством, — твердо ответил юноша.

— Это кто вас этому учит?

— Козел. То есть, Владимир Гаврилович, преподаватель гимназии.

— Козел и есть. Еще чему вас учат?

— Латинскому, закону божию, истории…

— Андрей Иванович, оставьте, — осторожно вмешался Мерц. — Тебя Костей зовут?

Он смотрел на Костю внимательно, даже ласково, но как будто с опаской.

— Я знал тебя вот каким… Растет молодежь.

— Это когда же? — басом спросил юноша.

— Двенадцать лет назад. В Ленингр… В Петрограде.

— Небось по старой орфографии учат? — сказал в пространство Митин.

— По старой.

— Чудаки. Древляне.

Мерц укоризненно посмотрел на Митина и оба молчали. Костя почесал голое колено, задумался и продолжал: «Древляне селились по верховьям…», но в коридоре кто-то шел, шурша платьем и задевая стену, дверь открылась и маленькая сухая старушка в черном остановилась на пороге.

— Успокойтесь, молодые люди, успокойтесь, — сказала она, — всех будет исповедовать сам митрополит.

Николай Васильевич Мерц кашлянул, заволновался и дрогнувшим голосом сказал:

— Татьяна Васильевна…

Они стояли несколько мгновений молча друг против друга. Маленькая, высохшая старушка в черном и седой, бритый и стройный, несмотря на склонность к полноте, Николай Васильевич. Старушка шагнула вперед и вдруг, всхлипнув, упала на руки Мерца.

— Николай Васильевич!.. Боже мой!.. Когда, какими судьбами?

— Татьяна Васильевна, успокойтесь, Татьяна Васильевна…

Два человека совершенно спокойно смотрели на эту сцену — Костя и Андрей Митин в мягком кресле, в углу под портретом Александра третьего.

— Я, собственно, проездом в Лондон, — наконец выговорил Мерц и сел рядом со старушкой на розовую, хрупкую кушетку. — А это мой товарищ по работе, Митин, Андрей Иванович. Мы — проездом…

— Навсегда?

— Нет, на три месяца. Мы в командировке. На три месяца и назад.

Старушка достала из ридикюля платок. Маленькие восковые ручки суетились в ридикюле, перебирая флакончики и лоскутки.

— Куда назад?

— В Москву.

Опять неловкое молчание и Николай Васильевич, чтобы оборвать его торопливо спросил:

— И Леля здесь, с вами, в Париже?

— Здесь. Она придет. Она служит. — Холодно сказала старушка.

— Татьяна Васильевна, позвольте мне вам объяснить сразу, чтобы не было недоразумения, — волнуясь и торопясь начал Мерц. — Я собирался написать вам, но решил так лучше, на словах. Я и ваша дочь Ксана живем в Москве, мы никуда не уезжали и уезжать не собираемся. Я работаю, мне доверяют, может быть вы слышали?..

— Вы венчались в церкви? — вдруг спросила старушка.

— Татьяна Васильевна!

— Отвечайте, вы венчались в церкви?

— Ну, древляне! — вдруг сказал в углу Митин.

— Татьяна Васильевна, я был готов ко всему, но…

Мерц встал и вытер платком пот на висках:

— Я был готов ко всему. Я понимаю, что здесь, в отеле «Тициан», вдали от родины, вы не поймете наших отношений. Но, честное слово, это же не важно — венчались или не венчались. Об этом у нас не говорят…

— Николай Васильевич, — звенящим голосом прервала старушка, — здесь мальчик, здесь Костя и я попрошу вас…

Мерц посмотрел на Митина. Черные блестящие глаза уставились на него сверля и обжигая, белые зубы опять сверкнули зарницей. Он раскрыл рот, но в эту минуту скрипнула дверь, зашуршало платье и молодая женщина в голубом, шелковом пальто шумно вбежала в комнату.

— Леля, — всхлипывая сказала старушка. — Леля… Вот…

— Елена Александровна… — Мерц шагнул вперед, но старушка встала между ними.

— Это Мерц, Николай Васильевич, муж… муж Ксаны.

— Как мило, — залепетала женщина в голубом и огненно алые губы приблизились к губам Николая Васильевича и сладкий густой запах духов ударил ему в нос, — как мило что зашли, ну что Ксана, бедняжка, представляю себе, шелковые чулки безумно дороги, мне говорил москвич из Белграда, Вова Берг. Мама, почему нет чаю?.. О ля ля, слезы, как скучно… Ну, Николай Васильевич, почему вы таким букой… Мама иногда невыносима. Мэ же манфиш па маль… Вам надо показать Париж, Тур д’Эфель, Сакрэ кэр, Фоли Бержер…

Голубое шелковое пальто полетело через всю комнату на кровать. Зеленое с белыми зигзагами, не достающее до колен платье мигало в глазах у Мерца и огненно алые губы, стриженная медно красная голова и белое, густо запудренное лицо гримасничало, улыбалось у самых глаз Мерца.

— А Жозефину Бекер видели? Непременно сходите. Будет о чем порассказать Ксане. У меня есть для нее фотография. Я — в костюме одалиски.

— Почему же одалиски? — басом спросил Митин.

— Очень просто. Я в нем работаю.

— Где работаете?

— В Казбеке. Духан Коказьен, кавказский духан князя Карачаева на Монмартре, на плас Пигаль. Я консоматорша.

— Как?

— Консоматорша. От слова «консомасион» — закуска.

— Леля! — вдруг вскрикнула старушка. — Леля, умоляю тебя замолчи, — потом она заговорила очень быстро, умоляюще протягивая руки к Леле и от того что она боялась что ее прервут, говорила бессвязно и невнятно.

— Вот вы видите, вы видите, вот здесь мы ютимся. Здесь мы трое… Отель «Тициан». Комната триста франков в месяц. Я вышиваю, Леля служит в ночном кабаке. Помните — Москву, казенная квартира на Пречистенке, четверо прислуг, помните?.. А серебряную свадьбу у Яра в кабинете. Цыгане, Варя Панина, «К чему скрывать, что страсть остыть успела»… Помните, две тысячи рублей стоил ужин на сто двадцать персон. А теперь вот… И вы хотите, чтобы я поняла. Не понимаю! Не хочу понять! В Загребе была! В Софии, в Константинополе, сама стирала, сама стряпала. Леля — консоматорша! Не понимаю, не хочу понять! Ненавижу, глаза буду рвать ногтями! Мучить буду! Веревки буду вить, чтобы было на чем вешать! Проклятые!..

— Татьяна Васильевна, — почти закричал Мерц. — Татьяна Васильевна! Я таких слов слушать не хочу и не буду слушать. Мне жаль вас, но я вижу, что мы чужие, что мы разные люди. В эти десять лет мы стали совсем чужими. Я пришел к вам только потому, что хотел знать, как вы живете. Я считаю, что в России произошли величайшие и благодетельные для всего мира события. Революция…

— Не смейте! — задыхаясь закричала старушка. — Не смейте здесь! Я знать вас не хочу! Не хочу знать!..

Трудно было понять, что происходило в комнате. Маленькая старушка билась в истерике. Леля махала на нее руками и бросалась к Николаю Васильевичу. Митин, поймав за полу пиджака Мерца, сильно тянул его к двери. И над ними всеми, стоя обеими ногами на кровати, идиотически улыбался Костя.