Вера Каспари - Воскресшая жертва

— Ваза принадлежит Энтони, и я ничего не могу поделать. Если хотите, предложите ему продать ее, — сказал Клодиус.

— Вы прекрасно знаете, он мне не продаст.

Спор продолжался в том же духе. Я разглядывал старое ружье, заряжающееся с дула, это, должно быть, реликвия еще с тех времен, когда Эйб Линкольн был ребенком. Вдруг я услышал звон. Я оглянулся. На полу заблестели серебряные осколки.

Клодиус побледнел. Казалось, убили живое существо.

— Это произошло нечаянно, уверяю вас, — проговорил Уолдо.

Клодиус застонал.

— В вашем магазине плохое освещение, проходы заставлены, я споткнулся, — сказал Уолдо.

— Бедный мистер Энтони.

— Не беспокойтесь, я заплачу любую сумму, какую вы назначите.

С того места, где я стоял, магазин казался темной пещерой. Антикварная мебель, старые часы, вазы, блюда, стаканы, китайские собачки, потускневшие подсвечники создавали впечатление, что находишься на складе у мусорщика. Мужчины перешептывались друг с другом. Толстый Уолдо, в черной шляпе, с толстой тростью, и Клодиус, с его грушеобразной головой, напоминали мне старых ведьм на Празднике всех святых. Я вышел из антикварного магазина.

Уолдо подошел ко мне, когда я уже был около машины. В руке у него был бумажник. Настроение его улучшилось. Он стоял под дождем, глядя на магазин Клодиуса, и улыбался. Как будто ваза досталась ему.

Информация Муни об убитой девушке-модели меня не удовлетворила. Я решил сам провести расследование.

К тому времени, как я добрался до Кристофер-стрит, он уже опросил всех других жильцов. Никто с пятницы не видел мисс Редферн.

Дом стоял в ряду обшарпанных старых строений, на которых красовались надписи типа: «Свободно», «Персидские кошки», «Пошив одежды», «Оккультные науки», «Домашняя французская кухня». Пока я стоял под моросящим дождем, я отчетливо понял, почему девушка не сомневалась, когда представилась возможность не проводить здесь жаркий уик-энд.

Ее хозяйка была похожа на старый мешок из-под муки, выцветший до белого цвета и перевязанный посередине. Она сказала, что устала от полицейских и что если спросят ее мнение, то она скажет, что Дайяне проводит где-то время с мужчиной. В городе так много подобных девочек, и все они потерянные создания, поэтому не имеет никакого значения, если какая-то из них на время переместится в другое место. И она нисколько не удивится, если Дайяне вернется домой поутру.

Я отошел от нее, а она все продолжала болтать в вестибюле своего дома, и поднялся на три пролета вверх по старомодной лестнице. Запахи, царившие здесь, были мне знакомы: запахи постели, пересохшего мыла и кожаной обуви. Когда я покинул родительский дом, мне приходилось жить в такого рода домах. И мне стало жаль молодую девушку, которая надеялась на свою красоту, а возвращалась домой по этой самоубийственной лестнице. Мне в голову пришла мысль о Лоре, которая предложила ей свою квартиру, так как сама, вероятно, тоже раньше обитала в таких трущобах и помнила, какие здесь летней ночью царят запахи.

Даже обои, коричневого и горчичного цвета, были мне знакомы. В комнате стояли односпальная кровать, старенький туалетный столик, продавленное кресло и платяной шкаф с овальным зеркалом, вмонтированным в дверцу. Дайяне зарабатывала достаточно, чтобы жить в лучшем месте, но она посылала деньга родителям. Да и на поддержание ее внешней красоты, по-видимому, уходило много денег. Она с ума сходила по тряпкам, у нее были шляпки, перчатки и туфли всех цветов радуга.

В комнате лежали кипы журналов о кино. Страницы в них были загнуты, абзацы помечены. Было ясно, что Дайяне бредила Голливудом. И менее красивые девушки становились звездами, замужними звездами, они владели даже плавательными бассейнами. Здесь же лежали и так называемые исповедальные журналы, в которых печатались истории о девушках, которые грешили, страдали, а затем исправлялись благодаря любви порядочных мужчин. Бедная Дженни Свободоу!

Утешением ей, вероятно, служили фотографии, которые она прикрепляла к безобразным обоям. Это были свидетельства и глянцевые доказательства ее работы: Дайяне Редферн в меховом магазине на Пятой авеню, Дайяне в опере, Дайяне, разливающая кофе из серебряного кофейника, Дайяне в атласной ночной сорочке, атласное стеганое одеяло сброшено с кресла, и видна ее хорошенькая ножка.

Тяжело было думать о том, что обладательница этих ножек мертва и навсегда нас покинула.

Я сел на край кровати и задумался о ее несчастной жизни. Может быть, развешанные на стене фотографии отражали для нее истинный мир. Весь рабочий день она проживала в таком богатом окружении. А вечером возвращалась в свою каморку. Ее должен был коробить контраст между слащавой обстановкой фотостудий и подержанной мебелью ее пансиона, между вкрадчивыми девушками-моделями, которые позировали рядом с ней, и несчастными неряхами, с которыми она сталкивалась на старой лестнице этого дома.

Квартира Лоры должна была напоминать Дженни Свободоу что-то вроде студийной обстановки, не слишком отличающейся от студии Пэтерсона. Друзья Лоры из Верхнего Ист-Сайда, вероятно, стояли у нее все время перед глазами, как модели перед фотокамерой. А Шелби…

И тогда я все увидел.

Я понял, почему Шелби казался мне таким знакомым.

Я никогда не встречал его, гоняясь за мошенниками. Он никогда не был среди тех, с кем я имел дело по роду своей профессии. Я видел его в рекламе.

Может быть, это был вовсе не Шелби. Не было данных, что он якобы когда-то был фотомоделью. Однако молодые люди, которые ездили на машинах марки «паккард», носили сорочки фирмы «Эрроу», курили сигареты марки «Честерфилд», оплачивали страховые взносы и пользовались льготными купонами, — все они были Шелби. Как это сказал Уолдо? Герой, которого она могла незрело любить всю свою жизнь, образец совершенства, безупречность которого не требовала бы от нее ни ее симпатии, ни ее ума.

Я испытывал тягостные чувства. Во-первых, из-за того, что верил в возможность найти реального виновника, который на самом деле не был реальным. Я думал о Шелби, как я думал об обычных убийцах, стряпчих по темным делишкам, мерзких людях, головорезах и наркоманах. Король рэкета с артишоками был реален, китайская банда состояла из конкретных людей, которые могли спустить курок, даже Ассоциацию производителей молочных продуктов представляли живые люди, извлекавшие выгоду. А Шелби был живой мечтой. Он был божественным подарком для женщин. За это я его ненавидел, как я ненавидел и женщин за то, что они становились жертвами любовного рэкета. Я постоянно думал о том, что и мужчины не слишком отличаются от женщин, о том, что сам потратил много времени в своей взрослой жизни на юношеские мечтания, о возвращении на свою родину, к нашему мировому чемпионату, к Хеди Ламарру, сидевшему рядом со мной в великолепном пятиместном автомобиле-родстере.