Октем Эминов - Высокое напряжение

Начальник снова вызвал дежурного:

— Привести Бердыева!

Мамедмурад Бердыев оказался актером средней руки. Он хитрил, выкручивался, ничего прямо не говорил. Глаза его перебегали от одного присутствующего к другому: перед кем заискивать? На вопрос, был ли дома в тот вечер, ответил возмущенно:

— Клевета, гражданин капитан! Клевета на честного человека! Я второй год хожу в вечернюю школу, на аккордеоне играть научился, в самодеятельности выступаю. Скоро кончится срок, начну нормальную жизнь, как все. Не вешайте на меня собак. Я здесь сначала в цехе работал, хорошо работал. Легковую машину мне доверили? Доверили! Самого гражданина капитана вожу!

Начальник колонии хотя и смотрел на него исподлобья, зная цену всем его словам, но все-таки пару раз кивнул: «Так и есть! Работает хорошо, встал на правильный путь, может выйти досрочно». Хаиткулы достаточно было первых же слов Бердыева, чтобы составить о нем представление. Он молча наблюдал за ним, закурил, потом стал говорить, обращаясь к Бердыеву:

— Отлично, Мамедмурад, что вы взялись за ум. Желание исправиться — самое важное качество для заключенного. Но дорога перед вами трудная и длинная. Если в душе останется хоть капелька лжи, на полпути потеряете направление. Будет жаль… У вас же хорошая специальность, хороший дом, жена, мать…

Бердыев насторожился, с минуту пристально смотрел на майора, потом весь скрючился, низко нагнул голову, жалобно простонал:

— Не трогайте мою семью.

Хаиткулы понял, что сейчас самое время сказать главное.

— Мамедмурад, я ничего не хочу от вас скрывать. Ваша жена арестована… После того, как вы побывали у нее…

Мамедмурад больше не слушал его, закрыл глаза, а голова его, будто подрезанная, склонилась на плечо. Талхат Хасянов схватил со стола графин, бросился к Бердыеву. Хаиткулы остановил:

— Не спеши, Талхат, ему не надо воды. Он все слышит и, думаю, все видит.

Начальник колонии тоже не усидел на месте, подбежал к закатившему глаза Бердыеву, но, услыхав слова Хаиткулы, вернулся к своему столу. Спросил у Хаиткулы:

— Вы что, знаете его?

Хаиткулы нахмурил брови:

— Нет, вижу в первый раз. Но понял, как только увидел. Что, разве за ним такие штуки раньше не водились? У актеров в запасе много разных приемов… Ну что, Мамедмурад?

Бердыев как ни в чем не бывало поднял голову:

— Освободите жену, или сожгу себя!

— Если бы после вашего прихода домой под окнами дома не убили человека, то я не стал бы знакомиться ни с вами, ни с вашей женой.

Услыхав об этом, Бердыев выпрямился, округлил глаза. Зрачки остановились, расширившись, лицо посерело, дыхание остановилось. Никаких признаков жизни, вот-вот рухнет на пол… Начальник колонии умоляюще смотрел на Хаиткулы, а тот терпеливо ждал. Но ждать пришлось бы долго, он решил прервать комедию:

— Мамедмурад, вы, кажется, меня не поняли. Вашу жену не обвиняют в убийстве.

Услышав это, Бердыев моргнул и громко засопел.

— Когда мы пришли к ней, то нашли под ее кроватью пепельницу, полную окурков. Она до сих пор отказывается говорить, кто курил. Мы бы давно ее освободили, но у нас есть подозрения считать ее причастной к убийству… Дальше: отпечатки пальцев на окурках ваши.

Мамедмурад залился слезами, забился в истерике, и даже Хаиткулы сейчас не был уверен, разыгрывает ли он их опять, или нервы на самом деле не выдержали.

— Гражданин майор, был я дома, был. Эх, сразу надо было сказать, а я… Простите, гражданин начальник.

Оказалось, что после того, как они приехали со старшим лейтенантом к тому домой, он ненадолго, часа на два, отлучался к жене, было это до десяти часов вечера. Потом вернулся к дому старшего лейтенанта и ждал его в машине. Больше ничего, что заинтересовало бы следствие, рассказать он не мог.

Хаиткулы и Талхат теперь торопились вернуться в город. Надо было отдать распоряжение об освобождении жены Бердыева. Кроме того, Хаиткулы казалось, что именно сегодня должен вернуться Бекназар.

Он действительно сидел в кабинете Хаиткулы. Они рассматривали его так, будто он жених, который готовится к свадьбе. Было видно, что Бекназар еще не был дома, костюм мятый, рубашка несвежая. Хаиткулы хотелось отправить его домой, но Бекназар не ушел, пока не рассказал обо всем — не о красотах Дагестана, не о том, что ел-пил у горцев, а о Мегереме, о деревне Цумада. Не стал только рассказывать об охоте на джейрана, о том, что пять дней пролежал в больнице.

Хаиткулы вынул из стола моток телеграфных лент.

— А это что?

Бекназар прочитал несколько слов, смутился:

— Считаю, что это не имеет отношения к главному. Расскажите лучше, что у вас делается.

— Потерпи до завтра, новости есть, хорошие новости.

Чуть не силой Бекназара отвезли домой.

Хаиткулы предложил подполковнику Джуманазарову вынести Талхату и Бекназару благодарность за успешную работу в Махачкале и в коше Дашгуйы. Подполковник не возражал:

— Согласен. Но теперь я знаю, как заставить вас работать. Вас, оказывается, критиковать надо, вас критика мучает. Нажали на вас — и дело пошло. Так что, майор, говорите мне, когда вам нужна критика. Сколько хотите, столько получите.

Хаиткулы пропустил мимо ушей эти иронические слова, сказал, что приступает к последнему допросу Ханум Акбасовой. Джуманазаров недоверчиво покачал головой:

— Хорошо бы, если последний.

— Думаю, что последний. Мегерем рассказал, откуда монеты. Все оказалось проще, чем мы думали, — она скупала их. В трудные времена люди, бывает, и золото готовы чуть не даром отдавать. Она и пользовалась чужой бедой.

— Женщины пошли упрямые. — Джуманазаров потер лоб. — Что ваша Бердыева, сколько возились с ней, что эта Акбасова. И все же, майор, не очень верьте ее словам, она кого угодно может заставить поверить ей. Не забудьте, как долго она водила вас за нос.

Допустимый срок содержания Акбасовой в следственном изоляторе кончался. Прокуратура требовала немедленно завершить ее дело. За незаконные операции с золотыми монетами Акбасова получит довольно большой срок, Хаиткулы это знал и понимал, что надо действительно завершать ее дело. В конце концов, монеты не имеют прямого отношения к убийству подпаска — можно принять за основные те улики, которые собрал Бекназар. Да и взятки, которые она брала на винозаводе, — это тоже всплыло наружу.

На последнем допросе Ханум сначала вела себя, как всегда, очень свободно, кокетничала, хотя Хаиткулы и Бекназар почувствовали в ней и некоторую перемену — настороженность и раздражение. Видимо, она догадывалась, что этот разговор решающий. Села к ним как можно ближе, почти лицом к лицу с Хаиткулы. Он не стал ее отсаживать.

— Слава аллаху, опять вас вижу! Если вы будете так редко приходить к нам, то мы, бабы, совсем заскучаем. Кавалеров здесь нет, одни только рассохшиеся арбы…