Найо Марш - Перчатка для смуглой леди

— Мисс Мед, она… кажется, не принадлежит к числу интеллектуалов.

— Она очень глупа, — задумчиво произнес Перегрин. — Но настолько глупа, что ее глупость граничит с чудом. Милая Десси. И конечно, — добавил он, — она немножко притворяется. Наверняка немножко притворства в ее поведении есть.

— Как же вам удалось сделать с ней такую сложную роль?

— Особых проблем не было. Вы просто говорите: «Дорогая, ты печальна. Ты страдаешь, твои страдания невыносимы», и ее глаза немедленно наполняются слезами. Или: «Дорогая, ты повела себя очень умно, разве ты не видишь, ты обвела всех вокруг пальца», и она становится хитрой, как мартышка. Или еще проще: «Милая, ты сводишь его с ума», и пусть она стоит как статуя, но от нее исходит неотразимое очарование. Она делает, а публика за нее додумывает.

— Она закатывает скандалы?

— Только ради проформы, когда вообразит, что пора напомнить о себе. Десси вполне благодушна.

— Она отшвырнула Найта сразу или процесс шел постепенно?

— Постепенно. Это было заметно на репетициях. В любовных сценах. Обнимая его, она принималась разглядывать свои ногти или снимать кусочки туши с ресниц. Потом она стала просить пропускать объятия, говоря, что ей надо сосредоточиться на внутреннем подходе к роли. Чушь, конечно, никакого внутреннего подхода у нее никогда не было. Только инстинкт, подкрепленный великолепной техникой и несомненными внешними данными звезды.

— Я слышал, она дважды разведена и живет одна?

— Ну да… официально.

— Что-нибудь еще?

— Она страстный игрок, наша Десси. Играет во все и везде, на бирже, скачках и в казино, разумеется. На самом деле игра и была причиной ее второго развода. Муж не смог вынести бесконечные вечера за рулеткой и покером.

— Она удачливый игрок?

— Боюсь, она и сама не знает, такой туман у нее в голове.

— А мисс Брейси?

— Это совсем другая история. Я ничего не знаю о прошлом Герти, но она и в самом деле являет собой великолепный образчик брошенной женщины. Ее поведение не всегда столь смехотворно, как сегодня, но она никак не может уняться, в ней все бурлит, как в ведьмином котле. Она и Марко демонстрируют две стороны отвергнутой любви. Марко — ходячее воплощение оскорбленного самолюбия и невероятного унижения. Он не может понять, как такое могло случиться. Очень трогательно то обстоятельство, что он до сих пор не обозлился на Десси. Но я сильно опасаюсь, что однажды он взбесится и набросится на Гарри.

— Полезет в драку?

— Да, хук слева, хук справа. В то время как Герти ни словом не выдает своего отношения к счастливой сопернице, но постоянно жалит и кусает неверного любовника.

— Значит, мисс Мед обоими потерпевшими прощена, а Гроув является объектом обоюдной неприязни.

— Вы нарисовали прямо-таки идиллическую картину.

— Найт и мисс Брейси ненавидят Гроува черной ненавистью? Или это слишком сильно сказано?

— Нет, но… — Перегрин вдруг опомнился. — Да зачем вам все это? Как отношение Марко и Герти к Гроуву связано с убийством?

— По-видимому, никак. Остался Рэндом. Будут какие-нибудь комментарии?

— Чарли? С ним никаких проблем. Он, как вы могли заметить, не на все сто процентов мужчина, ну и что? В театре он свои пристрастия не проявляет. Мы могли со спокойной душой позволить ему переодеваться в одной комнате с мальчиком.

— Увлечения?

— Вы уже знаете, заумные кроссворды, шифры и старинные рукописи. Говорят, он сведущ в антиквариате, наш Чарльз. По словам Джереми, он один из тех, кто обладает безошибочным чутьем на раритеты. Все свободное время он проводит в копеечных лавчонках на Чэринг-кросс-роуд. Хороший, дисциплинированный актер. Частная школа и академия драматического искусства.

— Члены труппы знали друг друга до «Дельфина»?

— О да. Кроме Эмили, она начинающая, — с нежностью произнес Перегрин, — и пока мало с кем знакома в театральных кругах.

— Скажите, вы обращали внимание на верхнюю одежду Гарри Гроува?

— На днях я увидел его в такой расписной штуковине, от которой у меня долго потом в глазах рябило, и слышал, как актеры подшучивали над Гарри.

— Что это была за штуковина?

— Я особенно не разглядывал… — Перегрин осекся и с ужасом посмотрел на Аллейна. — О нет! Не может быть. Это невозможно.

— Что именно?

— На… на Генри Джоббинсе?

— Гроув подарил пальто Джоббинсу в пятницу вечером, потому что оно никому не нравилось. Вы не знали об этом?

Перегрин покачал головой.

— Понять не могу, — медленно произнес он, — просто не понимаю, как же я не узнал его на бедном Джоббинсе. Я ведь даже отпустил шутку насчет пальто, а Джоббинс сказал, что это подарок.

— Возможно, с шарфом пальто выглядело несколько иначе?

— Шарф? Разве на Джоббинсе был шарф?

— А разве нет? Ярко-желтый шарф.

— Погодите. Да, конечно, — Перегрин болезненно побледнел. — Я вспомнил. Я видел шарф. Потом.

— А раньше? Когда вы с Джоббинсом говорили?

— Раньше не помню, его не было видно.

— Пожалуйста, не рассказывайте никому про пальто, Джей. Это очень важно. Даже, — дружелюбным тоном добавил Аллейн, — вашей Эмили.

— Хорошо. Могу я узнать, почему это так важно?

Аллейн объяснил ему.

— Понятно. Но что вам это даст?

— Если никто не знает о подарке…

— Ах да. Я совсем отупел.

— Ну вот теперь и впрямь все. Простите, что отнял у вас столько времени.

Перегрин направился было к двери, но передумал и вернулся.

— Я постараюсь удовлетворить самым высоким требованиям в моей Кондукисиаде. Или Кондукисее?

— Или Кондукисизме. Неважно. Я рад, что вы согласились помочь. Спасибо. Надеюсь, я получу ваше творение, как только оно будет готово?

— Разумеется. Где вас можно будет найти?

— Я пробуду здесь еще некоторое время, а потом мои передвижения будут зависеть от обстоятельств. Мы оставим в театре дежурного, узнаете у него, где меня найти. Вы действительно ничего не имеете против моего предложения?

— Нет, если мои воспоминания смогут хоть чем-то помочь.

— Ну наконец-то! — воскликнул Аллейн. — Тогда я надолго не прощаюсь. Будьте добры, выходя, пригласите сюда мистера Найта.

— Обязательно. Сейчас половина первого, — сказал Перегрин. — Он, наверное, уже нервничает.

— Правда? Пусть войдет.

Маркус не столько нервничал сам, сколько пытался заставить нервничать других. Он выглядел надменным и грозным, он снисходил к окружающим с небывалой высоты. Когда Аллейн извинился за то, что заставил его так долго ждать, Найт сделал жест рукой, который, видимо, означал: «Забудьте. Однако…»

— В нашем деле никогда не знаешь заранее, сколько продлится та или иная беседа, — заметил Аллейн.