Зигмунт Милошевский - Доля правды

А может, ему вообще не следует рассматривать их отдельно? Может, кроме этого расследования, есть кое-что еще, что их объединяет?

О чем они могли ему не рассказать? Что утаить? Где уклонились от истины? Ведь врут все, как сказал старый прокурор, отец Соберай.

Проваливающийся в дремоту Шацкий внезапно очнулся. Отец Соберай сказал еще кое-что. Рассказывая о зрембинском деле, он вспоминал, как они с капитаном прикидывали, стоит ли поставить все на одну карту или нет. Ну-ка, ну-ка. Возраст совпадал, старик Шотт и Вильчур тридцать лет назад могли быть коллегами. А вдруг Вильчур участвовал в расследовании одного из самых громких преступлений Народной Польши? Это бы объясняло его чрезвычайно высокое звание. Кто это видел инспектора в повятском отделе предварительного следствия?

Шацкий встал, приоткрыл окно, впустив воздушную заверть, которая, видимо, еще в феврале заблудилась в этих местах и до сих пор не нашла дороги назад. От холода его даже передернуло.

Предположим, что Вильчур и отец Соберай вместе работали над поланецким делом и что у них там с убийцами вышло что-то личное. Предположим также, что нынешнее дело — это продолжение того, старого, и Соберай теперь выгораживает их обоих, отомстивших потомкам тех людей. Тогда…

Что тогда?

Ровным счетом ничего.

Какой смысл убивать людей, которые с теми событиями не могут иметь ничего общего, потому что родились гораздо позже?

Какой смысл убивать из-за того, что существует любовный треугольник? Муж, жена и кто-то третий. Ну а если там был четвертый или четвертая? Нет, это уж слишком даже для суперэротической провинции!

А прежде всего: какой смысл в стилизации под антисемитскую легенду? Ясно, что подогревание истерии в средствах массовой информации всегда помогает — но вложить в это столько усилий! Бочки, подземелья, собаки — чушь какая-то.

По мнению Клейноцкого, совсем не обязательно, что все это дымовая завеса или работа безумца, это может быть целенаправленным действием, которое каким-то образом оправдывает убийства, объясняет их и указывает на мотив.

Мотив. У него не было даже намека на мотив, никакого подозрения, ни одной ниточки, за которую можно уцепиться, а потом по ней дойти до ответа на вопрос «почему?». А если он сделает успешный шаг в этом направлении, то ответ на вопрос «кто?» станет простой формальностью.

Шацкий тяжело вздохнул, открыл пошире окно, вылил в цветочный горшок оставшийся в кружке виски и пошел заваривать себе крепкий кофе. Приближалась полночь, организм напоминал о сне, но он собирался читать документы до победного, пока не найдет мотив.

Мотив этот был уже хорошо известен Роману Мышинскому, но сейчас контакт с прокурором стоял в списке его приоритетов на одном из последних мест. Старший инспектор филиала Института национальной памяти в Кельцах вопреки высокомерным декларациям не оказалась столь недоступна, и Мышинский в ее келецкой квартире заводил близкое знакомство с округлостями, изящно упакованными в сногсшибательный бюстгальтер от «Шантель» цвета граната.

А жаль. Посвяти Роман несколько минут звонку Теодору Шацкому и доложи ему, как самая малость ненависти, немного лжи и несколько стечений обстоятельств привели к гибели еврейской семьи в Сандомеже в 1947 году, он избавил бы прокурора, с которым жизнь и без того обходилась неласково, от ночного бдения.

Но с другой стороны, он лишил бы спокойного сна кого-то другого, так что, пожалуй, справедливость в какой-то степени здесь присутствовала.

пятница, 24 апреля 2009 года

Израиль празднует День независимости и разгоняет демонстрацию палестинцев, протестующих против «стены безопасности», Армения вспоминает геноцид армян в Турции, католическая церковь чествует святую Гагу. Из опросов следует: 53 процента поляков не доверяют премьеру, а 67 процентов — президенту. Януш Паликот ставит лидера «Права и справедливости» на одну доску с Гитлером и Сталиным. Институт национальной памяти признается в ошибке и отзывает свое требование изменить название улицы Бруно Ясенского в Климонтове. Ранее ИНП назвал поэта приспешником сталинизма, а его смерть и пытки объяснил внутрипартийными разборками. В матче 25-го тура «Висла» разгромила «Гурника» 3:1, Роберт Кубица [154] Первый в истории Формулы-1 польский автогонщик. показывает неплохие результаты во время тренировочного заезда перед началом Гран-при Бахрейна, а Силезский стадион демонстрирует талисман — ежика, надеясь, что кто-нибудь во время Евро-2012 сыграет именно там. В Сандомеже произошло уголовное преступление — из штанов подростка вытащили мобильник, штаны валялись при входе в спортзал. Погода без изменений, вроде бы даже чуть холоднее.

Его держали на поводке, как собаку, и обращались с ним, как с собакой. Били, обзывали последними словами, в конце затолкали в клетку. Клетка из металлических прутьев оказалась слишком тесной, ему пришлось выгнуть шею под каким-то неестественным углом, но клетка все равно не закрывалась, кто-то принялся дубасить по дверце, чтоб закрыть ее силой, она била по торчащей ладони, причиняя чудовищную боль, ему удалось убрать ладонь, но по дверце гвоздили не переставая, и однообразный грохот заполнял черепную коробку. Он не понимал, что происходит, кто эти люди и что от него хотят. Лишь когда кто-то открыл банку «Педигри» и внутри ее он увидал лицо Шиллера, стало ясно, что это сон, и он мгновенно очнулся.

К сожалению, боль в руке не исчезла, не перестала ныть и шея — он заснул, уронив голову на бумаги, да так и провел всю ночь. Не исчез и грохот, стал лишь немного тише и перешел в настойчивый стук в дверь. Охая и постанывая, он сполз с вращающегося кресла. В дверях стоял бледный, невыспавшийся, но явно счастливый Роман Мышинский.

— Всю ночь пришлось проторчать в архиве, — обронил он со странноватой улыбочкой, помахивая стопкой ксерокопий.

— Тогда в самый раз выпить кофе, — пробормотал Шацкий, как только ему удалось разлепить губы. И исчез на кухне, чтобы привести себя в порядок.

Спустя четверть часа он уже слушал невероятную историю, поведанную его — не лишенным велеречивости — архивистом для специальных поручений.

— Зима сорок шестого нагрянула рано, уже в конце ноября, сковала реки льдом, снегом покрыла землю, над которой еще не так давно стелился дым пожарищ. Люди с тревогой заглядывали в испуганные глаза соседей, пустые кладовые и будущее, где их ждали лишь боль, голод, болезни и унижение.

— Пан Роман, смилуйтесь.

— Я только хотел создать настроение.

— Вам удалось. Поменьше витиеватости, ладно.

— Ладно. В любом случае зима пришла суровая, страна разрушена войной, не было лекарств, еды и мужчин, зато были коммуняки, новый порядок и нищета. Даже в Сандомеже, каким-то чудом не превращенном воюющими сторонами в груду камней. Впрочем, есть такой рассказ о подполковнике Скопенко, который вместе с Красной армией остановился на другом берегу Вислы…