Нелли Федорова - Дом на миндальной улице

Что всех слов благодарности, нежности, привязанности и тепла не хватит, чтобы рассказать об этом.

Возвращайся скорей, я так хочу быть с тобой.

(Помпей К. Фелисии S., 25 сентября, год 861)

Здравствуй, Лис.

Прости, что опять покинул тебя в тяжелую минуту. Честно говоря, я и сам не понимаю, что послужило причиной таких грубых высказываний. Ведь если б для твоего отца твое существование было не значимым, то он и не стал бы тебя обвинять. Да и что ты со своего места могла бы сделать ему, человеку, вращающемуся в самых верхах власти? Другое дело, если б он хотел от тебя чего-либо… Но сама посуди, в чем он обвиняет тебя? В том, что ты не отступилась от своих принципов? В том, что не стала мириться с унижением друга? В том, что не пошла на поводу у толпы и осталась сама собой? Если для него это поступки, подлежащие осуждению, я не стану считать его человеком, достойным уважения.

Признаюсь, я сам повздорил со своей фамилией. Дело выгорело, у нас не осталось вообще ничего. Все, что удалось сделать, это отсрочить конфискацию дома, в принципе, если достать денег, можно попытаться его еще спасти и выкупить. У меня в городе была подружка, с которой до учебы я был довольно близок. Ты помнишь, наверное, я рассказывал тебе, ее зовут Леда. Ее семья вполне обеспечена, и мои родители все то время, что я был в городе, принуждали меня к ней посвататься. Я, разумеется, отказался, говорю им, что честь не продается, хоть мы и попали в крайне тяжелое положение… Сестры, впрочем, меня поддерживают. У Эвфимии тоже маячит подобная перспектива, поэтому она и помогает мне, иначе ее принудить будет намного проще.

Только они мне не верят, считают, что я упрямлюсь. Их можно понять, они думают о нашем благе и принимают такой поворот исключительно по нужде. Но теперь-то я знаю, чего стоят подобные поступки, чего стоят принципы. Ты уж прости, я сказал им, что ты моя невеста, хоть и знаю, как ты относишься к таким вещам… Я не хочу ничего выяснять и определять, я не хочу никаких этих условностей, но я точно знаю, что из всех женщин, которых я знал и знаю, рядом с собой я вижу только тебя. Я понимаю, что ты можешь подумать, но из всех понятий, какие можно выразить нашим косным и несовершенным языком, это подходит ближе всего к тем отношениям, что нас связывают. Хотя эти чувства безусловно богаче и иначе, чем то, что принято подразумевать под ними в обычной речи. Прости, что я так несвязен и непоследователен, я бы хотел сказать тебе это по-другому, в другом месте и другом времени, но я не могу…

Лис, я уезжаю. У меня есть возможность поработать в Адрианополисе у дальних родственников. Это было бы реальной подмогой к вкладу родителей и сестер, и тогда мы смогли бы оставить дом за собой и впоследствии вернуть то, что потеряли. Сама понимаешь, я не могу отказаться. Поэтому в Эос я вернуться не могу при всем желании быть с тобой. Но, я подумал, может быть, ты захотела бы поехать со мной? Ведь тебе, наверное, тяжело оставаться в Эосе одной, когда все наши разъехались. Я не могу обещать тебе пока большего, чем кусок хлеба и маленькую комнату, но со временем у меня будет больше, что дать тебе. Я не хочу потерять тебя, родная.

Напиши мне, прошу тебя.

Твой, Помпей.

(Фелисия S. Помпею К., 27 сентября, год 861)

Здравствуй, милый.

Не беспокойся, все хорошо, если после того, что случилось, мы вправе еще пользоваться этим словом.

Разумеется, я приеду к тебе. У меня еще остались кой-какие сбережения, да и работать я могу. Надеюсь, твоей семье от меня будет больше пользы, по крайней мере я хочу помочь тебе. Я присоединюсь к тебе в Адрианополисе – я знаю туда более дешевый и короткий путь морем. А море нынче утихло, словно угасло вместе с Нелл…

Как же мучительно вспоминать об этом снова и снова. Теперь, когда уже ничем нельзя помочь, допущенные ошибки безвылазно крутятся в голове, звенят, терзают, жалят. Невыносимо знать, что предупреди любой из тех убийственных шагов – всего один! – и она была бы жива! Не выпусти я ее в сад, она не попала бы в лапы к Клавдию. Если б мы знали Аэринея и он знал бы нас чуть раньше, можно было бы спасти ее до свадьбы. А в доме Нолы? Да если бы хоть одна случайность пощадила бы ее! Не роди в ту ночь Августа – на нее бы не говорили. Да пусть бы родила, но Нелл не входила к ней, затерялась бы в толпе, исчезла бы с криком ястреба – и никто бы не хватился. Но я ее знаю, она не могла поступить иначе. Вспоминаю ее рассказ и вижу, как она подходит к опустелым комнатам. как в яростном возмущении вбегает в столовую, где жрет и ржет безмозглое бабье, как бьется ее чуткое, ласковое сердце, в котором не было ни злобы, ни нетерпимости, а только одно человеколюбие и жажда справедливости. Где она, эта справедливость? Почему никто не ответит мне? Почему ублюдки вроде Нолы, почему серые, не думающие бабы, неспособные к борьбе мужичонки – почему вся эта серость и убожество, эти душевные уроды и калеки живы, в то время как ее, ее, единственной уже нет на свете? Где тот Бог или та Богиня, которые должны следить за своими детьми? Почему они допустили это? Что же это за божество, если оно допускает смерть одного из лучших цветов в своем цветнике ради того, чтобы грядки ромашек и одуванчиков не потревожили своего размеренного существования? Я отказываюсь верить в них! Отказываюсь!

Один шаг, одна случайность, одно движение пальца – почему? Какое черствое и жестокое сердце надо иметь, чтобы допустить такое…

На днях арестовали Северина Нолу. Его обвиняют во многих тяжких делах, в том числе и в этой варварской травле собаками, о которой столько говорят у нас, и у вас тоже. Ему уже не удастся вывернуться, поскольку я чувствую, что за этим стоит Аэринея. Про Клавдия я слышала от Марция, он сказал, что опять собираются приезжать селестийские послы, эти дела с похищенными людьми дошли до самого верха, и Ирис говорила так же, что сам князь собирается раз и навсегда покончить с этим дикарством. А поскольку Клавдий отвечает за связи с Селестидой, ему приходится несладко. То, как он очернил Нелл ему не прошло даром, все, кто ее осуждали, осудили и его. Да и неудивительно – тут даже дурак поймет, куда тянутся все ниточки… Я бы хотела, чтобы они получили свое. Они заслуживают мести, но смерть для них слишком мягкое наказание. Они должны получить по справедливости, прожить всю свою жизнь в тех страданиях, какие они готовили ей. Я никогда не прощу! Никогда!

Ребята потихоньку разъезжаются. После всех этих разборок в горах дороги стали безопасны, и люд уезжает путешествовать. Вот она, свобода! Езжай, и никто не запретит тебе слушать, читать, привозить новое…

Почти каждый день я хожу в порт, к дому на миндальной улице. Он стоит там такой уютный, словно она всего лишь отошла на рынок за сливами. Окна плотно зашторены, двери заперты, но все равно кажется, что дом живет. Как будто ждет ее тоже, будто она еще может вернуться. Мне кажется, она так сильно полюбила дом, что в нем остался кусочек ее души, и это она так ласково улыбается из окон, гуляет по лестницам, напевает в комнатах… Я не верю, что ее больше нет. Такие, как она, не могут уйти навсегда и бесследно. Она все равно будет жить в самом духе этого места, в своей любви, которой она так стремилась делиться, в тех рисунках и рукописях, что остались у нас, в наших сердцах и памяти.