Нелли Федорова - Дом на миндальной улице

…В тот год у моего барона были дела, и на лето мы всей семьей переехали в Эос. С каждым поворотом дороги меня вновь охватывали трепетные воспоминания, сладкие хлопоты в дни моей помолвки, крошка Пати, которой я была тяжела, когда уезжала из этих краев в свой новый дом, все мои радости и памятные события, в том числе и о старом моем друге Леонели… Я посетила тот район, где некогда мы с нею жили, и вновь почувствовала себя маленькой неразумной девочкой, как тогда – ведь все осталось по-прежнему. Все так же сочился зазеленевший фонтан на площади, чахлые апельсины бросали редкую тень, так же пахло из подворотен и дома были те же самые. Я нашла взглядом окна той комнаты, что мы когда-то занимали, пережила те чудесные дни, когда мы ждали своего счастья и спешили навстречу всему новому, не зная еще, какую беду оно нам несет. Вновь меня охватила та же грусть и едкая тоска о невозможности исправить случай, то несчастное недоразумение, по которому мы однажды встретили тех, кто сгубил ее своими нелепыми идеями… Являясь в обществе, я порой встречалась с теми, кто когда-то называл себя и моими друзьями. Эти люди забыли обо мне, и лишь мое старое девичье имя вызывало у них смутные воспоминания. Они старательно делали вид, что вспоминают меня, хотя я знала, что вспомнить они меня не могут, так как кто же тогда из них обращал внимание на бедную, ничем в их глазах не привлекательную девочку? От них я узнала о том, как арестовали и впоследствии казнили Северина Нолу, признанного виновным во многих страшных убийствах, как печально погиб, забытый и раздавленный непосильными делами Гай Клавдий. Как вернулась в Эос Фелисия вместе с прижитой от кого-то девочкой, и вскорости стала известной покровительницей и ценительницей искусства. Общество простило ей ее грехи, к ней вновь потянулись люди, и маленький домик, где она поначалу принимала, сменился особняком, названным Академией, где стали даваться уроки живописи и других искусств. Я не была там никогда, поскольку у меня было мало времени и множество дел, но слышала, что в глубине перистиля этой Академии, среди роскошных цветов на парапете между двумя колоннами сидит талантливо изваянная скульптура девушки. Я думаю, я узнаю ее лицо, так часто являвшееся мне в мечтах и воспоминаниях.

С милым моим другом Аэринея мы встретились случайно, что не помешало нам завести самую нежную дружбу. Я рада была узнать его и принять, что он вовсе не так плох, как я считала в обиженных детских мечтах. Славный мой друг, он действительно достойнейший из известных мне мужчин, и заслуживал большего, чем той пагубной и роковой страсти, сведшей с ума Нелл. Любезный и обходительный, он скоро стал нашим другом дома, и часто навещал наш скромный домик за городом. Кроме того, я была рада тому, что нашелся единственный человек, помнивший и любивший Леонель. Мы часто говорили о ней в то лето, едва ли не о ней одной, и сердце мое согревалось от трогательных и нежных воспоминаний. И это было удивительно, что еще один, как и я, берег ее в своих воспоминаниях с любовью и теплом. Он говорил о ней так, словно она жива, и не раз в его речи я ловила слова о том, что он ждет ее, будто бы она вернется, как селестийская лесная богиня, которую здесь так почитают. Конечно, все это только старинная легенда, но каждый из нас двоих утешался по-своему, каждый рождал в мечтах свою сказку…

На одном из празднеств в городе я встретилась и с Сильвией. Я едва узнала ее, так сильно она изменилась, подурнела и потерялась. В ней ничто не сохранилось от той девочки, что я когда-то знала. Свои занятия сочинительством она забросила, выйдя замуж, и совсем раскисла в бытовых делах. Муж ее мне показался дурен, невежественен и вдобавок неправильно говорит. Одним словом, они составляли весьма гармоничную пару.

Так, в сладком томлении детства моего и взросления, проходило мое последнее в Эосе лето. Больше я не возвращалась туда. Мы уехали еще задолго до осени, изгнанные холодной и дождливой погодой. Покачиваясь в экипаже, в полудреме я предвкушала возвращение в любимый дом, созданный моими руками, где каждая вещица имеет свою историю и радостные воспоминания. Перед глазами проплывали знакомые изгибы дороги, картины нашего сада, где играли и росли мои дети, уютные и милые комнаты, где мы собирались все вместе, точно так, как когда-то мечталось. Незаметно для меня, подремывающей все больше, оживленный в памяти путь стал сменяться иным, давно позабытым, но рождающим те же чувства долгожданной радости и домашней теплоты. Вместо улицы, где я прожила более тридцати лет, поднимались из глубин времени видения полуразрушенного особняка на берегу моря, острые скалы, галдящие белые чайки и ждущая меня на вершине голого холма девочка. Видение было таким острым и болезненно-щемящим, что я проснулась с ее именем на устах, удивив ехавших со мной деток. «Мама, вы говорили во сне, – сказал мне Квентин, мой последний, самый младший сынишка. – Кто вам снился?» И тогда я усадила его себе на колени и стала рассказывать ему сказку, старую, добрую сказку о девочке, которая стала моим другом на всю жизнь. О девочке, которая научила меня понимать и любить людей, ценить краткость счастья и стойко терпеть неудачи. О девочке, которая погибла, не изведав многого, и не узнав главного, но которая так много дала мне. Оглядываясь назад, я все чаще думаю, что счастье, которое я создала своими руками, мой дом, любимую и любящую семью я получила именно от нее. Я прожила свою жизнь, ведомая ее невидимой рукой. И все это богатство, все эти милые любимые лица, это прочувствованное счастье, все это отчасти ее заслуга, и в этом она будет жить вечно…

(…вместо послесловия…)

Весенний воздух полон запахов распускающихся цветов. Отовсюду свисают тяжелые кисти сиреней, плотные восковые цветы магнолий, радостные желтые россыпи акаций, пышная белизна яблонь, груш и вишен. Каждый цветник притягивает взор роскошеством красок, неприхотливой бирюзой незабудок, сочными нарядами анютиных глазок, винным багрянцем пионов, царственным величием ириса. Выцветшая мозаика маленькой рыночной площади сплошь усыпана розовым ковром миндальных лепестков. Ветер посыпает розовым дождем головы, плечи и одежды торгующегося люда, корзины с первыми, привезенными из другого княжества, фруктами и овощами. Маленькие дети богачей и бедняков, одинаково веселые и не сознающие еще своего неравенства, вместе играют под старыми раскидистыми деревьями, обменивая душистые лепестки на выдуманные товары, подражая игрой взрослым. Откуда-то из садов доносится явственный, глубокий голос гитары, чувственной и обнаженной, как влюбленное сердце. Все это – гитара, детский смех, говор торговцев, звяк монет, грохот повозок вплетается в нежный, воркующий голос моря. Ветер несет этот ласковый шелест, вдыхает его в распахнутые окна старого, потертого временем особнячка, засыпает миндальными лепестками подоконник и забытую корзинку с шерстяными клубками и начатой вышивкой, робко и смиренно колышет расшитые цветами шторы, приподнимает их края, словно стремясь заглянуть в сокровенную глубину дома, в то недоступное святилище душ, которое не познать никому.