Павел Шестаков - Остановка

- Милиционер пожилой?

- Почему пожилой? Молодой парень.

- А пожилой среди них был? В штатском?

Не знаю даже, почему я так допытывался об участии в аресте Игоря Николаевича. Наверно, испытывал потребность убедиться, что все это не дурной сон. Однако, напротив, совсем не убедился.

- Среди кого? - не поняла меня жена Перепахина. - Один был парень. Чего тут другим еще делать? Это ж не бандита ловить...

Будничность ее слов никак не вязалась с моим представлением об аресте убийцы, опасного преступника. Рядовой милиционер среди бела дня, в форме, поднимается спокойно по лестнице... Ерунда неправдоподобная.

- Странно. Значит, Женя... - я поколебался, подбирая слово, присвоил чужие монеты? Из коллекции взял?

Женщина в ответ неожиданно закричала:

- Монеты взял! Плевать мне на эти монеты. Он кровь мою выпил, жизнь сгубил, а теперь на казенные харчи сядет, на химию устроится. Не клят, не мят... А я с этими тремя ртами как, а?!

Я взглянул на детей, почему-то ожидая увидеть три широко открытых рта, но рты были сомкнуты, даже евший кашу маленький сжал тоненькие губки и испуганно смотрел на мать.

"Что это она?.. Не знает? Какая "химия"! "Не клят, не мят!" Он же убил. "С поличным и взяли". А она, выходит, не знает. Сказать? Язык не поворачивается. Лучше пусть без меня узнают. Хоть немного позже. Бедные дети..."

Я смотрел растерянно и бессильно.

- И зачем я с таким паразитом связалась! Тунеядец, захребетник проклятый, ворюга! Пожалела на свою голову. Думала, бедный человек, невезучий...

- Пожалуйста, успокойтесь!

- Да как я могу успокоиться? Как?! Если б я его сейчас увидеть могла, топором бы изрубила, собственными руками...

Но не зря говорят, что трагедию всегда может сменить фарс.

Старший мальчик, угрюмо отвернувшийся от матери и смотревший уже не за стиральной машиной, а в окно, вдруг крикнул:

- Да вот же он, мам! Вон идет!

Как говорится, я не поверил глазам. Через двор в самом деле шел маленький, обтрепанный человечек без шапки. Клочья седых, спускавшихся до воротника волос не могли скрыть давно определившейся лысины. Навряд ли я узнал бы в нем Женьку Перепахина, встретившись на улице. Но сейчас сомнений не было. Девочка, кормившая братишку, запрыгала с ложкой по комнате.

- Ура! Папку из тюрьмы выпустили!

Под эти слова Перепахин и вошел в комнату.

- Замолчи, глупышка. За что же папку в тюрьму сажать?

Произнес он это несколько смущенно, глядя на меня, и тоже, конечно, не узнавая.

Пришлось представиться и довольно невнятно пояснить, почему я оказался в его квартире. Но Перепахина мои разъяснения полностью удовлетворили. И вообще он был в отличном расположении духа.

- Видишь, Оля, сколько лет с другом не виделись, а он сразу поспешил, как я в беду попал. Спасибо, Николай!

И он протянул мне руку не без достоинства. Оля, только что рвавшаяся к топору, примолкла. Я тоже ждал разъяснений. Перепахин повесил пальто, провел ладонью по лысине.

- Конечно, понервничать пришлось. Когда я в комнату вошел, - ахнул. Так и в милиции сказал: "Вы что, с ума посходили, я как его увидел ахнул! А у вас такие подозрения". Ну, это они меня уже на пушку брали. Вскрытие-то показало...

- Что?

- Инфаркт, брат, обширный.

- Сердце? А рана на голове?

- Это чепуха. Это он, когда падал... об угол столика.

И хотя смерть осталась смертью, и Сергей так или иначе ушел навсегда, я испытал некоторое облегчение. Ведь насильственная смерть подавляет особенно, унижает человеческое чувство... вот пришел негодяй и отнял жизнь, и никто не смог помешать, спасти, предотвратить. Бессилие перед подлостью, жестокостью унижает. А с природой приходится считаться. Милостей от нее все еще ждать не приходится, но ее суровая немилость все-таки чуть легче переживается...

Отлегло и оттого, что Женька "реабилитировался" Хотя... Он понял.

- Про монеты думаешь?

- Да ведь взял.

- Вот чудак. Дело как было? Я вхожу. Сергей на полу Откуда мне про инфаркт знать? Подумал, как и все, - убили. Почему? Коллекция? Ключ в дверце. Открываю - все на месте. А сам думаю: сейчас сюда народ нагрянет, и держи карман. Старуха-то ничего в коллекции не соображает. А знаешь, сколько уникальных экземпляров до музеев не доходит? Ого!

- Ты, значит, чтобы сохранить, взял?

- А зачем же еще?

Я предпочел принять его версию. Пусть по существу Игорь Николаевич разбирается.

- Ну и что ж дальше?

- А что? Дальше пусть, кому положено, действуют. Я на всякий случай "Скорую" вызвал. Ведь бывают и чудеса. Реанимации разные.

- Не случилось чуда.

- Знаю.

Вот и уточнилось, кто звонил. Правда, Игорь Николаевич об отключенном телефоне говорил, но разве это мое дело, Перепахина допрашивать по деталям? Главное-то, преступления не было. Хоть эта чертовщина-детективщина закончилась, и то...

- А что ж ты в милицию не позвонил?

Он снова коснулся пальцами лысины, на этот раз как-то нерешительно, виновато.

- Ну, струсил. Вдруг пришьют...

- Тебе? - охнула Оля, окончательно сменившая гнев на милость. - Да Женя мухи не обидит, а на него наклепать такое! Что вы!

- Не шуми, мать, - успокоил супругу Перепахин. - Они там разбираются. И Николай все понимает. Меня, кто знает хорошо, понимают. И уважают меня люди. Вот Николай немедля прибежал. Правильно я говорю, Николай?

Я кивнул согласно.

- Вот видишь, Оля? А он у нас в классе, знаешь, какой ученик был! Его ребята уважали. И Сергея уважали.

Кладбище, на котором хоронили Сергея, мне не понравилось. Нельзя сказать, чтобы я был поклонником старинных склепов, мраморных ангелов со склоненными долу скорбными ликами и мрачновато-пророческих эпитафий типа: "Прохожий! Я дома, ты в гостях...". Однако тихие тенистые аллеи старого кладбища, куда проводил я многих близких, говорили сердцу больше, чем этот недавно отрезанный кусок голого поля, где умерших хоронили в строгой последовательности, без традиционных семейных участков и оградок, изо дня в день неумолимо заполняя поросшее бурьяном и жесткой степной травой четырехугольное пространство рядами невысоких холмиков.

Над осенней степью прохладный ветер гнал редкие облака, и было видно далеко в разные стороны - и растущий многоэтажный город, и ровную лесополосу в противоположной стороне, и поблескивающее новое шоссе, по которому подъезжали автобусы специального назначения, которые с некоторых пор сократили грустную церемонию последнего пути и освободили городские магистрали от мешающих движению автотранспортных медлительных процессий.

На залитой бетоном площадке неподалеку от подготовленной уже могилы стояло три автобуса - проводить Сергея приехали коллеги и студенты. Преподаватели держались поближе к месту погребения, студенты чуть поодаль и не так печально и строго, как люди постарше. Но в общем происходило то, что всегда бывает в подобных случаях, от добрых печальных слов до сурового стука молотка. Правда, слез было меньше, потому что из близких родственников провожала покойного одна Полина Антоновна. Она держалась строго и мужественно, остальные лишь время от времени проводили по глазам платками.