Димитрис Раванис-Рендис - Современный греческий детектив

— Я готов!

— Ну и отлично, а то я здесь просто задыхаюсь! Да тут еще Менеджер со своими новостями: мол, ремонт продлится всю ночь. Представляешь, почти сутки сидеть в этом паршивом семьсот семнадцатом номере!.. Э-э, нет! Но пока мы вдвоем, вся ответственность за тебя лежит на мне. И я надеюсь, ты не сыграешь со мной плохую шутку. А?

— Я вообще шутить не мастер.

— На всякий случай должен тебя предупредить: я четырежды занимал первое место в соревнованиях по стрельбе из пистолета. Так что, если и надумаешь, далеко тебе не убежать.

— Ничего я не надумаю.

— Ладно! Больше к этому возвращаться не будем. Мое дело — предупредить… Впрочем, я не собираюсь тебя насиловать. Чем гулять по принуждению — лучше уж вообще не выходить. И наручники я на тебя надевать не стану. Где это видано: таскать человека по городу в наручниках?

— К чему такое многословие? Если бы я не хотел идти, то так бы и сказал. Ваша идея мне нравится. У меня нет абсолютно никаких возражений.

Следователь погасил сигарету и сказал:

— Давай условимся: прогулка будет длиться ровно час. Думаю, часа вполне достаточно.

— Ладно, час так час.

— Прекрасно! Первое, что нам надо сделать, — сказал следователь, отпирая дверь, — это побриться. Сразу почувствуем себя лучше.

— Прикажете побрить еще раз? — Парикмахер склонился надо мной и произнес это таким заговорщическим тоном, будто спрашивал: «Марихуаны не желаете?» Или: «Ну а как насчет Лолиты?»

Когда он нагнулся, его горячее дыхание защекотало мне шею. Влажное и горячее, как те салфетки, которые он, закончив брить, положит мне на лицо, чтобы освежить кожу.

Я вздрогнул, ощутив это дыхание. Пахнуло мятой, и от этого запаха мне стало тошно.

Возле раковины в зеленоватом пластмассовом стаканчике стояли веточки мяты. Брея меня, он то и дело отрывал по листику и жевал. А затем сплевывал на пол из мраморной крошки, причем так яростно, будто плевал кому-то в лицо. И сразу же отрывал следующий листик.

Не выношу запаха мяты. У меня на нее аллергия. А еще этот зеленоватый стаканчик, весь в полузасохшей пене, напоминающей застарелый крем на торте или слюну, которую забыли вытереть. К этому стаканчику парикмахер то и дело прикасался своими вымазанными в мыльной пене пальцами.

— Ну так что, будем бриться еще раз? — переспросил он.

Мне захотелось послать к черту и его самого, и бритье, но, сам не зная почему, я передумал.

— Ладно! — сказал я без особого энтузиазма. — Раз уж вы так настаиваете, брейте.

— Чудесно! — воодушевился парикмахер, как будто я сообщил ему нечто чрезвычайно приятное.

И какими-то уж слишком вычурными движениями он принялся натачивать бритву.

— Только осторожно! — предупредил я. — У меня кожа очень чувствительная. Ее порезать так же легко, как папиросную бумагу. Одно неловкое движение — и уже кровь. А я не выношу крови!

Парикмахер изобразил на лице кривую усмешку, которая отчего-то напомнила мне скомканную визитную карточку. Я заметил прилипший к его нижним зубам листик мяты, и меня опять затошнило.

— Ну что вы! Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказал он таким тоном, словно проклинал меня и одновременно успокаивал. — Все говорят, у меня легкая рука!

— Неужели? — Я изобразил удивление. — А я и не заметил. Большое упущение с моей стороны! Ну, раз так, и впрямь беспокоиться нечего.

Парикмахер продолжал точить бритву, напевая какую-то песенку. Слов я не разобрал. Впрочем, не очень и вслушивался.

— Ну и жарища сегодня! — Парикмахер сердито глянул на меня, словно я отвечал за погоду.

— Что вы сказали? Ах да, сегодня жарко… очень жарко.

Он посмотрел на меня как на идиота.

— Жарко — не то слово, — язвительно заметил он. — Жа-ри-ща страш-шная!

— Ну ладно-ладно, — поспешно согласился я. — Как вам больше нравится. Пусть будет «страшная».

Две или три минуты парикмахер молчал, и я уж решил, что репертуар его иссяк, но не тут-то было!

— Знаете, что я вам скажу? — Он опять перешел на заговорщический шепот. — Ваш пиджак… Почему бы вам не снять пиджак? Легче будет.

Я опешил. Потом рассердился.

— Послушайте, как вас там, пиджак я снимать не буду. Мне лень. Понимаете, лень! То снимай, то надевай! Вы, как я вижу, заканчиваете, так о чем разговор?

— Нет-нет! — заволновался парикмахер. — Не торопите меня, прошу вас! Не надо торопить! Всему свое время!

Я не ответил. Своей неуемной болтовней он меня довел до белого каления. Единственный выход — не обращать на него никакого внимания и стоически молчать, не давая повода для продолжения разговора. Ничего лучшего мне в голову не приходило.

Но парикмахер и не собирался оставлять меня в покое. Помолчав с полминуты, он начал опять:

— Я с ума схожу от этой жары! Просто немыслимо!

Он расстегнул две верхние пуговицы, кроме той, что на воротнике рубашки. Обнажилась грудь, заросшая длинными рыжеватыми волосами, вся мокрая от пота.

Ого, да у него медальон… Золотой? Может, золотой, а может, и нет… Я пытался разглядеть, что там на медальоне, но не смог. Сперва мне показалось, что два голубя. Но, присмотревшись, я решил, что это цыплята.

— Ваш приятель мудрее вас! — нашептывал парикмахер, надраивая мне правую щеку. — Видите? Снял пиджак и сидит себе преспокойненько. А вы… Такой упрямец!

Что ему ответить? Не стану же объяснять, что снимать пиджак мне нельзя ни при каких обстоятельствах, пусть даже я растаю от жары. Согласен, жара невыносимая, а что поделаешь? И всему виной мой «приятель». Вон он, сидит как ни в чем не бывало и, ожидая своей очереди, листает иллюстрированный журнал. Но если «приятель» вдруг бросится к выходу, мне придется выхватить пистолет. А пистолет у меня в пиджаке, в левом внутреннем кармане.

Если бы я мог все объяснить парикмахеру, он, наверно, понял бы меня. Но поскольку это невозможно, то мне оставалось лишь позволить ему рассуждать о моем пиджаке до тех пор, пока ему самому не надоест.

Когда мы зашли в парикмахерскую «Искренность», все четыре кресла были заняты, и мы остановились в нерешительности. Остаться? Пойти в другую парикмахерскую? Пока мы топтались на месте, освободилось одно кресло, первое справа. Тип с бритвой, что-то жуя (я еще не знал, что это мята, если б знал, сразу ушел бы), вопросительно посмотрел на нас.

— Кто из господ сядет первым? — спросил он.

Пошел я.

Неподвижно сидя в кресле, я, конечно, все время следил за парнем. В зеркале во всю стену мне был хорошо виден каждый его жест. В общем, ничего подозрительного. Пока… Сидя за низким овальным столиком, он лениво перелистывал лежавшие на нем журналы. Иногда зажигал сигарету. Теперь он курил чаще, чем раньше. Иногда бросал рассеянные взгляды в окно, на проспект Ветеранов. Рассеянные ли?